Посох в цвету: Собрание стихотворений

Бородаевский Валериан Валерианович

LVI. ВИНОГРАД

Я насаждал виноградные тонкие лозы. Я поливал их, роняя любовные слезы. Зыбкие листья тихонько руками колебля, Я выпрямлял, воздвигал побледневшие стебли. С жаром и холодом бился, – прожорливой птице Ставил силки, и капканы лукавой лисице… Диво ли в том, что теперь, упоенный струею, Сплю и царицу мою обнимаю мечтою? Диво ли в том, что мой хмель так разымчив и светел, Что виноград за любовь мне любовью ответил?

LVII. «Образы любимые, что сердце перетрогало…»

Образы

любимые, что сердце перетрогало, Измололись жерновом, потеряли связь. Я с руки взволнованной отпускаю сокола, Я застыл, Восходу алому дивясь… Вот он стаю гонит, высоко заброшенный. Знал я этих томных, лживых лебедей! Старая лебедка падает, подкошена, Мертвая покоится на груди моей. Выше взмыл стремительный, тучами овеянный. С птицей-Рок схватился. Птица-Рок страшит… Побеждай, о сокол, сердцем возлелеянный, Кровью лучшей вспоенный – кровных обид! И глаза смежаются, солнцем ослепленные… Там под жгучим оком вершится бой! И завяло сердце, мукой пораженное, И маню заступника – мертвой рукой.

УЕДИНЕННЫЙ ДОЛ. ВТОРАЯ КНИГА СТИХОВ. (М.: Мусагет, 1914)

ДАЛЕКИЙ БРЕГ

Далекий, вожделенный брег!

Пушкин

I. МЕДАЛЬОНЫ. Цикл сонетов

1. Святой Франциск

Когда я пал так безнадежно низко, Что взор Христа страшуся повстречать, – Хочу рукой слабеющей достать До ризы бедной нежного Франциска. Так тленный глаз от солнечного диска К его лучам спешит перебежать; Когда – в разлуке – милой не обнять, Так сладостна – любовная записка. Друг нищих душ, о младший брат Христов, Ты не забыл ни пташек, ни волков, Скитаясь меж бездомных лаззарони; И даже злую плоть, что распинал, В предсмертный час улыбкой ты ласкал, Соединив пронзенные ладони.

2. Мильтон

Как сладко грезить мне, что, вспенив море, Я посещу туманный Альбион, Где состязались мудро виг и тори, И даже бури ведали закон! Мечтать в ночи о важном разговоре Вестминстерских часов, – услыша звон, – И о гробнице в лавровом уборе, Где имя гордое прочту: Мильтон. А ниже: Бард, или еще: Свобода. И ясен мир заморского народа, И как приближен дальний этот край! Бестрепетный, железный пуританин, Я верую в твой возвращенный рай , Где даже дух твой – вечный Англичанин.

3. Паскаль

На лоб твой геометра полагая Венок из терний, – вещую печаль, Смиряясь, умирил ты, Блэз Паскаль! Пусть бездны зев грозит тебе, зияя, – Пронзенная Десница всеблагая Коснулась глаз твоих, и дальний Граль Провидел ты и лобызал скрижаль, Еще горящую огнем Синая. А в час отдохновений и побед Вручал тебе свой циркуль Архимед, И дух живил предвечный Архитектор; Склонясь к листу, ты числил и чертил, Но под пером твоим малейший сектор О таинстве распятий говорил.

4. Сведенборг

Едва теснины дольние расторг Твой жгучий глаз и в далях безымянных Витал, – скажи, избранный

от избранных, Кто о тебе подъял последний торг? Кто, охмелевший бездной Сведенборг, Встречал тебя на скалах первозданных, – Денница ли с изгибом уст желанных, Сулящий в дар свой ледяной восторг? Как отвечал ты Князю искушений, Воздвигнутый горе, к иным кругам В обители лазоревых видений? Но голос твой, завещанный векам, Звучит темно и глухо о святыне, Как колокол, затопленный в пучине.

5. Калиостро

Спеша из края в край в раскрашенной карете, Как кожу гибкий змей, меняя имена И жесты важные, – Маэстро и жена, Лоренца лживая, несутся к дальней мете. Великий Кофта ли в пурпуровом берете, Граф Феникс в бархате, – быть может, Сатана? – Он сыплет золотом и зельями, – она Глазами жгучими влечет в иные сети. И золото всех стран за райский Пентагон Рекой стекается и, нимбом окружен, Ты – чудо сам себе, волшебник Калиостро! Но, чу! рожок звенит… Толпа ливрейных слуг Снует бездельная… И мчит тебя, сам-друг, Карета шестерней, малеванная пестро.

6. Бальзак

Огромный Оноре! плечом циклопа Покорно принял ты, как дар от муз, Седых камней неизреченный груз, Отторгнутых могуществом потопа. Ты храм воздвиг, – но дряхлая Европа Змеей бежит пророчественных уз: Богам из глины молится француз С позорным сладострастием холопа. До наших дней непонятый чудак, Как хороша твоих созданий свита: Ведун Ламберт и томный Растиньяк, И лик свирепый красного бандита! Но слаще всех, возвышенный Бальзак, Твой андрогин крылатый – Серафита.

II. ОРЛЫ

Где будет труп, там соберутся орлы.

Матф. 24, 28; Луки 17, 37

На бледный труп от льдистой мглы, С бесплодных гор, ширяя, канут Широковейные орлы И, веки приподняв, заглянут В безжизненный зрачок… И вот, Пророча воскресенье персти, Орел седой, ярясь, клюет Из окровавленных отверстий. Глаза, что в грозный день Суда, Восхищены от пасти орлей, Уж не померкнут никогда, – Скользят в ненасытимом горле. И ждут косматые орлы Обряда темного свершенье; Глядят, нахмурены и злы, На первое преображенье. Их дрогнут крылья, чуть старик Вонзит меж ребер клюв согбенный, И горд и буен будет клик, Когда из груди вожделенной Ужасный повлечет комок И когтем над орлами вскинет, Да клюва алчного не минет Пустой бессмертного чертог.

III. ПАМЯТИ Н. Ф. ФЕДОРОВА

1. «С каким безумием почтил ты человека…»

С каким безумием почтил ты человека, Как жутко высоко ты длань его занес, Ты, вещий и святой старик-библиотекарь, Кротчайший из людей и повелитель гроз! В убогой комнате, зарями золотыми, Когда Москва спала, а Кремль был нежно-ал, Листы дрожащие, непонятый алхимик, Реченьем пурпура и крови покрывал. Как зыбким ладаном, овеянный отцами, Сын человеческий, сыновством ты болел; И выкликал, трубя над горными мирами, Аскет и праведник, – бессмертье грешных тел!