Посох в цвету: Собрание стихотворений

Бородаевский Валериан Валерианович

ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ. Сонет Диме

Полонский пел кузнечика так нежно. Мишле творил глубокий труд — «L’insecte»: Жизнь малых тварей изучив прилежно, Преодолел он грани многих сект. Он показал, что дробное безбрежно. Любви и смерти узел он рассек; Явил осу, что строит безмятежно Дворец детве, кончая краткий век. Он понял мотыльков, что в круг сберутся Пред тайной тайн… Раздумье…. Миг один – Они к цветку прямым путем несутся, Где ждут приют и амбра для родин, Где юность их блаженно протекала, Где мать-старушка тихо угасала.

МЕРТВАЯ ГОЛОВА. Сонет Диме

В

лучистой Франции, когда вино Шампани Лилось, как позже кровь, во славу трын-травы [1] , Явились бабочки, неведомые ране, С энигмой на спине ужасной головы. Народ, измучен злом, бродящий как в тумане, Ждал знамений везде и думал: каковы Удары грозные? Гадали поселяне О смысле подлинном той мертвой головы. Что страшный этот знак стране родной пророчит? Из пропасти ли сонм колдуний прилетел? Он язвы моровой, войны иль глада хочет? Закон возмездия никто не разумел… Впервые океан переплывал картофель, Личинки сфинксовы и тонкий Мефистофель. Примечание: Le sphinx Atropos etait venu en chenille avec sa plante natale, la pomme de terre amiricaine… que Parmentier preconisait, que Louis XVI protigeait et qu’on repandait partout. Michelet [2]

1

Vive la bagatelle! (Примеч. автора.) [Да здравствуют пустяки! (фр.)]

2

«Мертвая голова» была завезена в виде гусеницы вместе с ее родным растением - американским картофелем... который превозносился Пармантье, пропагандировался Людовиком XVI и распространился повсюду. Мишле (фр.).

СКАРАБЕЙ

Quand la veuve en deuil, l’eternel Isis qui se reproduit sans cesse avec les memes douleurs, s’arrachait de son Osiris, elle reportait son espoir sur le scarabee sacre, et elle essuyait ses pleurs.

Michelet [3]

Египтянам скарабей Дорог был как символ жизни. Жизнью жил их мавзолей, О таинственной отчизне Говорил им скарабей. Был усопший египтянин В дивный кокон заключен Для пути в отчизну тайн, Как ладья был оснащен: Плыл к Изиде египтянин. Мудрость древних тех людей Угасала понемногу: Позабыт и скарабей, И гробницы, и дорога В область праведных теней. Спит, как лев, в пустыне знойной Край великих пирамид, Дивный сфинкс его хранит, И в увечье вид достойный. Оттого порой томит Душу царство пирамид.

3

Когда скорбящая вдова, бессмертная Изида, неспособная избыть свою боль, оплакала наконец Осириса, она вверила надежды священному скарабею, и слезы ее осушились. Мишле (фр.).

РАКИТЫ

Посвящ. И. В. Нестерову

Ракита, вездесущая ракита, Ты – дерево родной страны моей. Зеленой тенью лента речки скрыта От ярких ослепительных лучей. Кудрявым хмелем в чаще лоз увита Тропинка втайне любящих людей. Там, к хилой хате прислонясь, ракита Сожмет ее объятьями ветвей. Зимою вдоль проселочной дороги Наставлен веток бесконечный ряд, – И верен путь, хотя метели строги. А кинешь на погост досужий взгляд – И там она: ничьи не позабыты Холмы могил крестом живой ракиты.

ОХОТНИКУ. Сонет

Убита Треплевым таинственная чайка. Вы «Чайку» видели, охотник? Крепко вы О нежном символе подумали? Увы! Вы были тетерев, а драма – только лайка. Когда из логова поднялся робкий зайка, Подумали ли вы про коготь злой совы; Иль, наведя ружье, о всем забыли вы? И с выстрелом вскричали: получай-ка! Не

думалось ли вам, что всякий долгонос, В болото погрузив мудреный свой насос, Весь день работает почище вас, охотник; Что всякий куличок, летящий над водой С бодрящим посвистом, живет, как вы, мечтой О солнце и любви, мой милый греховодник?

ЗИМНИЙ РАССВЕТ

Светает. Колокол, зовущий к службе ранней, Душе вскрывающий блаженство упований. О, час прозрачности, неясной, но живой, Когда по облачкам струится золотой Новорожденный луч и кличут по застрехам Друг дружку воробьи к заботам и потехам; Час пробуждения трудящихся людей, Скрип бодрый сапогов, скрип дровяных саней, Веселый дым из труб, струей всходящий зыбкой, В окошке пара глаз с проснувшейся улыбкой, Движенье гроздьями висящих кубанов В руках румяных жен – их лепет, смех и зов, И крепкий дух овчин оранжевого цвета – Во всем гармония и радость для поэта.

НОВОБРАНЕЦ

И. Н. Решетинскому

За звездочкою звездочка, За белой веет белая… Лежит мой путь-дороженька Сквозь степи омертвелые. Любезную гармошеньку Терзаю всё разлукою, Жену мою Матрешеньку Томлю сердечной мукою. Изба моя, жена моя Да мерин мой саврасенький… Прости-прощай! солдат уж я Под звездочкой, под красненькой…. Дадут ружье да скажут: пли! Пойду за океан-реку. Индусы, слышно, подошли… Равняться лестно – на Москву! За звездочкою звездочка, За белой веет белая. Поет моя гармошечка Про нивы-жатвы спелые.

АКАФИСТ В КАМЕРЕ

П. Обабкову

В соседней камере, когда сгустился мрак, При трепетной свече акафист Иисусу Читали нараспев, и ждал с надеждой всяк, Чтоб облегчил Господь больной души обузу. Сменялись два чтеца, и семеро людей, С благоговением оборотясь к решетке, Ловили каждый стих… Дышалось им вольней, И были их глаза молитвенны и кротки. Славянские слова звенели в тишине, Во глубь седых веков мечту мою стремило. «Иисусе, Пастырю, не погуби мене» – И вопиял мой дух из стен своих: «помилуй!»

ПОХВАЛА ТЮРЬМЕ. Сонет

Тюрьме моей я буду благодарен: Мне очень хорошо в тюрьме жилось. Тюремщик здесь – слуга, острожник – барин (Такое уж в России повелось). Нам каждый день кулеш горячий сварен, Мясца шматок (при нем большая кость). Лишением свободы кто ужален, Пускай того, безумца, гложет злость. В России нет свободы лучезарней, Чем в тюрьмах, где дозволено цукать Не только ту ж неведомую мать, Но и к свободе нежных чудо-парней. И говорю друзьям: Живи и наслаждайся, Да помни сказ: тюрьмы не отрекайся.

КРЕТИН

Я называл его кретином. Лобик низкий Над бровью убегал, теряясь в волосах, И весь какой-то был он мятый, серый, склизкий И пробуждал недоуменный страх. Лицо людское в нем скользнуло точно с горки, Запнувшись как-то вдруг у роковой черты Животного. Таких легко судили порке, А ранее гвоздили на кресты. Он бессловесен был, ему не дали койки, Один на каменном валялся он полу. Без философии был человек он стойкий, Без пессимизма верил в ночь и мглу. Он в шапке меховой казался будто лучше И даже пробовал похохотать порой; Усевшись на тряпье, он говорил, что мучат, И поминал, что хочется домой.