Посол Господина Великого
Шрифт:
Устал Гришаня - с ног валился. Уже не бежал - шел, сапогами грязь загребая. Да все думал. А думы невеселые были... Как и погода. Внезапно поднялся ветер, принес с севера злые серые тучи, быстро затянувшие небо. Хлынул дождь пополам со снегом, вокруг сделалось тоскливо, темно, страшно. Заметет дорогу - не заплутать бы... На дороге лесной никого - ни попутных, ни встречных. Один раз только метнулся из кустов заяц, да где-то неподалеку послышался волчий вой. Вздрогнул отрок - сожрут еще! Кинжал из-за пояса вытащил, в руке накрепко сжал, мало ли. Хоть и понимал - толку-то от кинжала пред волчьей стаей -
Постоял немного Гришаня, отдышался - дальше пошел. Напевал про себя для веселья:
– А злая жена мужа батогом бьеть! Батогом бьеть!
– Нечего сказать, веселую песенку выбрал!
Дальше больше - на откровенную порнографию перешел, или, лучше сказать, на крутую эротику:
– Аще муж от жены блядеть...
– пару строф спел, да больше не стал постеснялся. Не волков - Господа!
Петь бросив, о приятном попытался думать. О книжице, в келье недописанной, "Физиолог" зовомой. Про тело человечье книжица та да про болезни - занимательна да полезна вельми. Правда, чернец один, с обители Вежищской, сказывал книгу ту в огонь бросить, пришлось Феофилу пожаловаться. Эх, хорошо было до ареста-то...
Гришаня усмехнулся. Стал об Ульянке думать. Как познакомились в апреле... Господи, почти год уже! Как целовались в овине... а потом, в июне, на Ивана Купалу через костер голые скакали, вместе с другими парнями да девками... а после в овсы ушли...
Аж жарко стало Гришане от тех воспоминаний греховных.
Молитву прочтя, к щекам пылающим снег приложил... полегчало вроде.
Темно было кругом, не поймешь - день или вечер. Снег с дождем хороводились. Ползли по небу низкие тучи, ни просвета, ни зги. Вот погодка!
Где-то теперь Ульянка? По-хорошему ль до Москвы добралась, к сестрице своей единоутробной?
Он пришел в Псков к вечеру, успел-таки до темна. Река Великая набухла льдом, как и Волхов, урчала зверем. Славен град Псков, мощны стены его, высоки башни, шатрами к небу вздымающиеся, благолепны храмы Христовы.
Покрутился у ворот отрок - не видал ли кто отрядец небольшой порасспрашивал...
– А тебе что за дело?
– ухватив Гришаню за руку, подозрительно спросил стражник.
– Письмишко от них просила супружница одна, - вывернулся тот, - я б и написал...
– Так ты грамотей, что ли?
– удивился стражник.
– Учен, - важно кивнул отрок.
– Если чего надобно...
– Надобно! Надобно! Еще как надобно - сам Бог мне тя послал, отроче!
Выказав явные признаки радости, стражник, подменившись с приятелем, приобнял Гришаню за плечи и повел в ближайшую корчму.
Уселись за дальний стол, чистый, выскобленный. Стражник у корчемника бумаги спросил да перьев.
– Поесть бы сначала неплохо, - хитро улыбнулся отрок.
Стражник кивнул, подозвал корчемника, велел постных пирогов с квасом подать.
– Брат у меня есть, Степаном звать, - прошептал, к Гришане склонившись.
–
– Хм...
– Гришаня задумался, спросил, когда именно ушел Степан да сколь времени с этого дня прошло...
– Во прошлую весну ушел, - стражник помолчал, вспоминая.
– Как раз на Пасху!
– На Пасху, говоришь?
– Гришаня прищурил левый глаз.
– Ну, тогда торопись, человече. По закону Степан твой имеет право требовать оплаты только год после ухода! Писать бумажицу-то?
– Пиши, пиши, друже!
– Тогда вели песку подать, присыпать...
Написав прошение, Гришаня присыпал чернила песком - чтоб быстрей сохли - и снова повторил свой вопрос о приезжих. Ну, на этот раз стражник, естественно, оказался куда любезней.
– Тебе за весь день надо, отроче?
– Вечер только.
– Козьма-горшечник с глиной проехал с людьми своими...
– Не то!
– Онцыфер-лодочник...
– Тоже не надо!
– Боярин Андрон со людищи да сывязаны иматы...
– А вот об этом - подробней!
Нахватался Гришаня от Олега Иваныча словес разных, вставлял теперь, щеголяя, и надо куда и не надо. Как ни странно, народец его понимал, как вот теперь стражник...
Вызнав дорогу на двор боярина Андрона Игнатича, Гришаня тепло простился с новым знакомцем, хлебнул на дорожку горячего сбитню и, выйдя из корчмы, растворился в сером сумраке улиц.
Усадьбу боярина он обнаружил сразу - стражник настолько подробно описал путь, что к ней смог бы пройти даже слепой. Небольшая такая усадебка - не то что в Новгороде, вот уж где усадьбы так усадьбы - но уютная, с аккуратно обитыми медью воротцами.
Скрипнув, открылись воротца - Гришаня рысью в сторону, за деревом затаился - мало ли. И вправду, не зря спрятался - со двора-то Митря Упадыш вышел! Огляделся, шильник, Гришаню не приметил, ухмыльнулся похабно, бороденку рукой пригладил, пошел куда-то, верно - к бляжьим каким жёнкам... За ним, с опаскою, и Гриша.
Долго шли, коротко ль - завиднелся в конце улицы дом каменный. Небольшой, с подклетью, крыльцо высокое. Весь какой-то неприметный, за кустарником, словно украдкой выстроен. Внутри гульба шла - песни вполголоса (пост все же!) да ругань всякая... Ну, точно - корчма! Да с непотребными жёнками!
Гришаня поначалу и заходить опасался. Стукнут по башке, долго ли! Да и грех. Помялся, помялся у крыльца - все ж про друзей вызнать надо. А как вызнать-то - только через Митрю. Митря - главная к ним сейчас, как говаривал когда-то Олег Иваныч, ниточка. Вот за эту ниточку козлобородую - да и потянуть. Как вот только?
Немного народу оказалось в корчме-то. И с пару десятков человек не наберется. Отрок-то сразу смекнул - в угол подался, Митрю увидев. Нет, не успел, не заметил шильник. Засел Гришаня в полутьме, вместе с какими-то немцами - те, судя по разговору, непогоду пережидали. Один - в собольей шубе поверх лат железных - щеголь хренов, спиной к отроку сидел, шуба богатая, в такой только посадникам да князьям ходить, а не всякой торговой шпане немецкой... Вот, интересно, откуда во Пскове немецкие купчишки?