Посол вон!
Шрифт:
На том и порешили, Феофан сладко зевнул и отправился на дневной отдых, а Илюха потащил мешок к представителям правящей династии.
— Вот! — в своей манере выдал Солнцевский, грохнув мешок на стол перед князем и княгиней.
— Что? — не поняли ни он, ни она.
— Говорю, вот вам европейский путь развития!
Агриппина и Берендей переглянулись и, судя по их взглядам, опять ничего не поняли. Пришлось Илюхе брать на себя непривычную роль и в образе адвоката доводить до власти свою позицию.
— Это называется освобождение под залог. Вы получаете эти деньги, а мои друзья, Изя и Любава, освобождаются под подписку о невыезде за пределы княжества.
— Ведь можешь же, когда захочешь! — не скрывая своей радости, заметила Агриппина Иоанновна.
— Э-э-э... — протянул Берендей, развязав мешок.
— Это касса всей нашей команды, нажитая потом и кровью, — охотно пояснил Илюха, — все, что у нас есть.
— Э-э-э... — заклинило князя.
— Думаю, бояре поддержат этот передовой европейский опыт и утвердят положительное решение князя, — внесла свой вклад Агриппина.
— А... — сменил букву Берендей.
— А иноземцам возразить будет нечего, — отрезала супруга. — Ладно, это все процессуальные мелочи, их можно будет утрясти позже, и этим займешься ты, Берендей. А ты, Илюха, быстро отправляйся в темницу и поскорее вызволяй узников, скажешь, князь приказал.
Присутствующие мужчины с уважением посмотрели на княгиню, тут же с ней согласились и, пропустив на посошок по паре кубков, отправились выполнять намеченное ее железной рукой.
Оставим на некоторое время Солнцевского в покое и посмотрим, как провели это время остальные члены «Дружины специального назначения». Начнем, пожалуй, с самого молодого его члена.
Трехголовый проглот Мотя, как и опасался Илюха, не смог совладать с собой и в первый же день обожрался. Ну не мог спокойно смотреть Гореныш на подвешенные к потолку вяленые бараньи туши, которые по замыслу Соловейки и Солнцевского должны были скрасить его одиночество минимум на неделю. Поэтому, несмотря на все наставления хозяина, харчи были уничтожены за один присест. После был длительный спокойный сон, а потом костлявая рука голода протянулась к тонким шейкам Змея.
Ну денек он еще продержался, обнаружив в погребе пару недогрызенных мослов, а потом стало реально голодно. Вот и пришлось трехголовому недорослю самостоятельно заняться добычей пропитания. Возможность перекусить галками и воронами была Мотей решительно отметена. Погонять их в воздухе, испугать до полусмерти зазевавшуюся каркушу, подкравшись к ней на ноль-высоте, это святое. А вот глотать этих говоруний, это явный перебор, противоречащий жизненным принципам Гореныша.
И тогда Мотя решил заняться рыбной ловлей. Небольшая, но полноводная речка, протекающая неподалеку, для этого подходила как нельзя лучше. Это несложное с первого взгляда действие давалось ему с большим трудом.
Змей располагался на отмели и в шесть глаз следил за проплывающими мимо рыбами. Подразумевалось, что, как только на расстоянии броска появляется рыбина, она хватается зубами и выбрасывается на берег. Ха, не тут-то было! Голов-то три, и они никак не могли прийти к взаимопониманию. То все разом бросаются за одной рыбешкой и соответственно смачно стукаются лбами
А тут еще белки, раскачиваясь на ветках, начинали обсуждать его действия, при этом хохоча на весь лес. Приходилось отвлекаться от рыбалки, гонять хохотушек по всему лесу, а потом еще битый час объяснять им правила поведения культурного животного. А за это время весь скромный улов оказывался давно утащен шустрой лисицей. В общем, сплошные расстройства и неприятности выпали на бедные головы Моти.
И только во сне он мог улыбаться и быть абсолютно счастливым. Ведь там ему снилась Любава, выставляющая три тазика аппетитно пахнущей каши с мясом, и любимый хозяин, предлагающий три копченых говяжьих ноги. Конечно, ему снились и игры с Илюхой, и привычное ворчание Изи, но неизменно все сводилось к тазикам и дивно закопченному мясу. Однако наступало утро, сны исчезали, а вместе с ними и чувство сытости. Оставалось только разочарование и обида на тяжелую судьбу.
«Домой хочу!» — трижды говорил сам себе Мотя, и опять-таки с троекратным вздохом, несчастный и всеми брошенный, отправлялся на очередную рыбную ловлю.
За свою долгую и весьма бурную жизнь Изю сажали пятьдесят три раза. Это старый черт знал абсолютно точно, так как вел подробный учет. И это не считая банальных приводов и прочих недоразумений, которые, как правило, длились совсем недолго. Основной статьей, по которой проходил Изя из века в век, было конечно же мошенничество. К этой статье он относился с особым трепетом, так как за ней стояли виртуозно обтяпанные делишки в особо крупных размерах. Но каждый раз обвинение неизменно рассыпалось, свидетели меняли показания и рогатый оказывался на свободе.
За свою судьбу Изя ни капли не волновался. Ну во-первых, на воле оставались друзья, а во-вторых, в арсенале старого черта было большое количество способов незаметно покинуть любое помещение. Но этими чрезвычайными мерами он пользоваться пока не собирался.
К тому же, в свете своей влюбленности, Изя был хронически романтично настроен. А где еще найти такие исключительные условия, дабы предаться грезам о любимой, как не в темнице? Тем более что условия ему были созданы и вправду приличные. Узники срочно расселены, между тремя камерами прорублен проход, произведен срочный, но вполне приличный ремонт. Мебель также была доставлена самая лучшая, а уж о еде и говорить было нечего. Берендей, не в силах официально вывести своих любимцев из-под удара, приказал своему личному повару временно взять «узника № 1» на довольствие.
Так что Изя валялся на диване, вкушал яства с княжеского стола и грезил. Несравненная Газель приходила к нему в мечтах в виде удивительно красивой восточной царевны. Тонкий стан, пышные формы, черные как смоль волосы, бархатный голос, помноженный на богатство будущего тестя, делали эти мечты сладостными и желанными.
Под влиянием таких мыслей он неожиданно ощутил тягу к стихосложению и вытребовал отборного пергамена, который был молниеносно изведен кошмарными стихами.
«Но ведь дело не в таланте, а в чувствах!» — заявил сам себе Изя и тут же старательно накарябал на стене: «Здесь томился от любовного пыла и несправедливых обвинений поэт-романтик Изя».