Пост-Москва

Петухов Олег

Остальные радостно хохочут.

Старик поднимает голову и говорит им:

— Эй! Ты будешь быть человек. Вы будете быть людьми.

Тот, что постарше, ухмыляется и кивает на старика-гаста одному из своих корешей, тот достает нож с кривым клинком и делает шаг к старику.

Две тени появились точно ниоткуда. Невозможно рассмотреть их в подробностях — они слишком быстры и безжалостны. Невозможно уследить за ними взглядом — они как будто всегда за пределами взгляда.

Девочка, потеряв дар речи, стоит среди обрубков тел и конечностей, а потом, зажмурившись, наощупь, уходит со двора.

Старик-гаст опускает голову на грудь и, кажется, дремлет.

9

Гражданская

самооборона терпит одну неудачу за другой. Город охвачен паникой, люди парализованы страхом. Отдельные жилые кварталы объявляют себя суверенной территорией. Некоторые отделения полиции встают на сторону жителей и отказываются подчиняться приказам из федерального центра. Тут и там строятся баррикады и ведутся бои за объекты местного значения, за торговые комплексы, за больницы, даже за дорожные развязки. Город погружается в хаос, но в Москва-Сити царит апатия и безволие, когда люди перестают замечать ежедневные подрывы гаст-шахидов на улицах, бронетехнику на подступах к Кремлю, повальные обыски и ночные аресты. Тюрьмы переполнены, импровизированные концлагеря не могут вместить всех задержанных, а суды отказываются рассматривать административные дела, поскольку очередь даже на заседания по тяжким преступлениям растянулась на много лет вперед.

В городе начинает ощущаться нехватка продовольствия, однако бары, казино и рестораны вместе с ночными клубами работают практически в авральном режиме из-за невиданного нашествия клиентов. Мираж стабильности и процветания тает на глазах, но люди ищут забвения в блеске и мишуре сиюминутных развлечений.

Город будто сошел с ума. Кто-то вспоминает девяностые годы, кто-то говорит о НЭПе, а кто-то уже видит в расцвеченном салютами и фейерверками небе всадников Апокалипсиса.

Гражданская самооборона еще держится, распавшись на отдельные очаги сопротивления. Объединенный штаб отрядов гражданской самообороны на Садовом еще не пал. Дворец молодежи на Фрунзенской пока что успешно отбивает атаки международных сил по принуждению к толерантности. МГУ объявил о прямом подчинении Совбезу ООН и зачистил территорию на Воробьевых горах силами добровольческих дружин и спецназа студенческого оперотряда.

На севере Пост-Москвы держится Дом объединенной оппозиции на пересечении Дмитровского и Коровинского шоссе в здании бывшего кинотеатра «Ереван».

Кремль объявляет о введении чрезвычайного положения, однако непонятно, какими силами оно будет контролироваться, поскольку армии как таковой давно уже не существует, а в данный момент отсутствует даже министр обороны, а его должность отправляет технический персонал под руководством одного из немногих оставшихся на действующей службе кадровых полковников Генштаба.

Хаос, стабильность, перестрелки на улицах и процветание сплелись в один тугой узел, который, кажется, станет удавкой на шее демократии. Или же смертным приговором диктатуре всенародно избранного президента. Фифти-фифти. Весы истории качаются на лезвии выкидного ножа. В который уже раз за последние сто лет.

10

Геринг вошел в палату к Георгию. Глаза у него были красными, да и выглядел он помятым, но на губах у него была неизменная фирменная улыбочка человека, который управляет всем из тени, и все прекрасно об этом знают.

— Жора, привет! — говорит он, и практически искренне. Да, он рад видеть брата, правда, не в таком вот состоянии, накачанном медикаментами, с трубками, по которым в него подается жидкость и кислород, и еще какие-то таинственные материи.

Георгий выглядит удивленным, его взгляд стал незнакомым, каким-то чужим. Геринг списывает его состояние на перенесенную операцию, возможно, на боли, которые тот не мог не испытывать, несмотря на все наркотики и обезболивающие.

Но ничего, все ведь скоро придет в норму, брат поправится и займет подобающее им обоим место. Геринг уже видит его в маршальской

фуражке, с надвинутым на самые глаза козырьком, подбородок выбрит до синевы, ему надо будет научиться выдвигать его вперед, ему надо отработать игру желваками и суровый недоверчивый прищур. Никаких улыбок, никакого имиджа свойского парня с заводской окраины, чем так грешил Папа, задвинутый на задворки истории и политики. Диктатор в чистом виде, неразбавленная диктатура в военном мундире или френче, хотя френч не годится, френч — это отсылка на Усатого, а братья будут дуумвиратом Пиночета и Макиавелли.

Они неплохо разогрели ситуацию, да. Новости с улиц Пост-Москвы снова занимают первые полосы самых влиятельных газет мира, скоро они займут развороты и обложки престижнейших журналов, сутками крутятся на телеканалах репортажи и видео с русскими ужасами, с надвигающимся фашизмом, с погромами и баррикадами. Это очень хорошо, но, интересно все же, кто отдал приказ и написал сценарий, и почему он ни сном, ни духом, хотя это именно его — Геринга — тема? Понятно, что приказ должен идти с самого верха, но кто конкретно его отдал? Этот вопрос сейчас представляется ему самым важным. Неведение, в котором он оказался, недопустимо для человека его положения, поскольку в политике есть только два вида существ — кукловоды и марионетки, а он слишком близко подошел к второй категории, даже если им с Жорой отведена центральная роль, но это будет роль безвольной марионетки, примерно, как у Папы, старого маразматика, играющегося с детской железной дорогой.

Геринг видит, что Георгий хочет что-то ему сказать, он наклоняется над ним и сквозь хрипы и посвисты, доносящиеся из горла его брата, слышит:

— Славик, а где эта сучка Марина? Опять отсасывает белобрысому…

11

О, они разговаривают, они научились общаться и сопереживать, они распознают эмоцию и могут чувствовать дружеское расположение, они, улитки, познали, что такое надежда, они видят свет и великолепие красок, и запахов, и эта музыка далеким воспоминанием затрагивает их души, но есть ли у них душа, они не знают этого, может быть, они слишком просты, чтобы иметь свою маленькую трусливую душу, а, может быть, напротив, слишком велики, чтобы душа не потерялась в их сознании, как забытая игрушка под диваном, но Вселенная в эту секунду благоволит к ним, и пока вокруг господствует хаос и беспорядок, они собирают по крупице правду, маленькие улитки в беспощадном мире, не надо познавать добро, потому что к нему прилагается смерть, а мы бессмертны, мы не знаем ни зла, ни добра, ни равнодушия, ни трусости, мы в глубине познания, где теряется нить рассуждений о морали, потому что мы вне морали, мы, мыслящие улитки.

12

Бронемашина резко затормозила перед входом в лабораторию. Стеклянные двери были разбиты и поэтому не составило никакого труда попасть внутрь. На входе лежали два трупа гаста. Они перешагнули их, и Иван по навигации в своем телефоне повел их по коридорам. Вскоре они уже были в комнате, где Фидель целился в них из плазменного автомата, что вызвало приступ панического смеха у всех, кроме КУЗИ, потому что тот и не понял ничего.

— Да уж, — издевался Брэд. — Вот так принято встречать гостей в лучших домах Лондона. Фидель, я тебе водку привез! Увозить взад?

— Я тебе увезу! — ответил Фидель, обнимая Дашу, повесившуюся ему на шею. — Не ждал вас так скоро просто.

— А ты скажи спасибо своему зятю, он себя Шумахером считает! — Брэд пожал руку Фиделю и похлопал по плечу Утенка, который не отрывался от монитора. — Долетели за двадцать минут.

В стеклянном кубе с синей жидкостью плавала Ведьмочка, а некое устройство, напоминавшее гибрид краба с осьминогом, что-то делало с ее грудной клеткой.

— Как она? — спросила Даша.

— Надеемся на лучшее, — ответил Фидель. — Утенок делает операцию. Пули уже извлекли. Главное, чтобы мозг не пострадал.