Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы
Шрифт:
В итоге до недавнего времени ленинградская блокада, самый трагический период в истории Петербурга, оставалась не только плохо изученной историками, но и мало известной новым поколениям самих горожан. Вышедшая в 1979 году в журнале «Новый мир» «Блокадная книга» Алеся Адамовича и Даниила Гранина (кстати, характерно, что впервые эта книга появилась в московском журнале, а не в ленинградском) произвела эффект разорвавшейся бомбы, хотя само издание, из которого цензоры изъяли 62 (!) «опасных» отрывка, лишь приоткрыло завесу блокадной тайны.
То, что так тщательно скрывали от потомков, блокадникам было хорошо известно. Уже в ноябре 1941-го недовольство жителей местными властями достигло таких масштабов, что милиционеры, слыша, как в очередях поносят городское начальство,
Параллельные заметки. Неприятие Жданова в Ленинграде было настолько широким и прочно укоренившимся, что, когда Николай Тихонов в первую блокадную зиму сочинил поэму «Киров с нами», никому, включая бдительных питерских цензоров, не пришло в голову, что, с идеологической точки зрения, следовало бы написать другую поэму — ««Жданов с нами».
Миф о всеобщей любви ленинградцев к Сергею Кирову во многом возник от противного, то есть в связи с нелюбовью к его преемнику. Да, Киров стучал по столу кулаком, топал ногами и орал на людей матом, но всё это было по-свойски, открыто и к тому же знакомо с Рюриковых времён. А вот что делал в своём кабинетном уединении, о чём думал, сидя в далёком президиуме, болезненно толстый, отталкивающе рыхлый Жданов, по инициативе которого ещё до войны репрессировали 68 тысяч горожан [22. С. 20], — это было мало понятно, а потому всегда пугало и вызывало неприязнь.
Чудовищные провалы в подготовке Ленинграда к длительной осаде легче всего объяснить несоответствием Андрея Жданова занимаемой им должности секретаря Ленинградского обкома и горкома партии, то есть главы города. Действительно, этот человек являлся мастером закулисных интриг, идеологических погромов и расправ с «врагами народа», но руководство мегаполисом в условиях войны, в особенности когда инициатива всецело принадлежала противнику, требовало иных качеств. Кабинетный труженик Жданов видел жизнь только из-за стола президиума и не знал её, а потому, надо полагать, боялся. Он не выезжал на фронт или на промышленные предприятия и вообще в течение всей войны покидал Смольный лишь в исключительных случаях.
Однако дело было не только в профессиональных и личных качествах «несгибаемого большевика»…
В первой половине 1941 года Жданов жил и работал в Москве, наезжая в Ленинград, свою вотчину, лишь время от времени. В четверг, 19 июня, он — единственный среди высшего руководства страны — ушёл в очередной отпуск. Причём отправился не по соседству в Подмосковье, а в Сочи. И это всего за три дня до начала войны. Уже со всех сторон в Москву стекалась информация, когда и в котором часу начнётся гитлеровская агрессия, сколько дивизий будут участвовать в нападении, сколько самолётов, танков и орудий имеет на вооружении армия вторжения. Уже с каждым часом в Кремле нарастало напряжение в ожидании чего-то страшного и неотвратимого. И тут ещё одна загадка: почему в этих условиях Сталин санкционировал отпуск одного из ближайших своих сподвижников, причём не куда-нибудь, а на Чёрное море, за тысячу с лишним километров от Москвы? Чтобы показать остальным, насколько мудрый вождь уверен, что в ближайшие дни война не начнётся? Чтобы после какой-то неизвестной нам размолвки со Ждановым продемонстрировать этому своему «верному соратнику», что не нуждается в нём даже в эти дни величайшей опасности? А может, причина просто в ждановском плохом здоровье, о чём всем в верхах было известно ещё до войны?..
Параллельные заметки. У Жданова было больное
В воскресный полдень 22 июня, как только Вячеслав Молотов объявил по радио о начале войны, все отпускники устремились домой, призывники ринулись в военкоматы, военнослужащие — в свои части, работники предприятий и учреждений — на службу. И только Андрей Жданов сидел на черноморском берегу и никуда не спешил. Он появился в Ленинграде лишь 27-го числа [21. С. 156].
После XVIII съезда ВКП(б), состоявшегося в марте 1939 года, Жданов начал выполнять функции второго секретаря ЦК партии. Именно к Жданову переходило руководство партийными делами в случае отъезда Сталина из столицы. После 4 мая 1941 года, когда Политбюро приняло постановление о назначении Сталина председателем Совнаркома, а Молотова — его заместителем и руководителем внешнеполитического ведомства, партийные полномочия Жданова не изменились: он был утверждён сталинским заместителем по секретариату ЦК.
Надо думать, теперь, с началом войны, Жданов, сидя в Сочи, выжидал, куда ему прикажут ехать. Но в Кремле в те дни царил хаос, там не решались и куда более важные вопросы. Самостоятельно, без разрешения Хозяина, вернуться в Москву Жданов, очевидно, боялся, а ехать в Ленинград не хотел. Работа в Кремле была не просто престижней, там находились главные рычаги власти, и, значит, реальная возможность на равных бороться с заклятыми врагами — Берией и Маленковым, плюс к тому — если, неровен час, что случится со Сталиным, находясь в Москве, можно было сразу со второй ступеньки партийной лестницы перескочить на первую. Смольный же не сулил ничего, кроме опасности, потому что оборона Ленинграда — громадный, самостоятельный и очень рискованный участок работы.
Конечно, это всего лишь предположение. Но оно во многом проясняет дальнейшее. И то, почему при появлении в Ленинграде, «по свидетельству сына А. Кузнецова… у Жданова произошёл нервный срыв, он не мог работать, появляться на людях и был изолирован в личном бункере, а руководство обороной перешло к Кузнецову» [13. С. 165]. И то, почему город оказался совершенно не готовым к осаде. И наконец, то, почему Жданов был так поразительно безынициативен, что особенно бросалось в глаза на фоне деятельного, энергичного Алексея Кузнецова. Неслучайно, когда Даниил Гранин уже в 1978 году расспрашивал Алексея Косыгина о блокаде, тот «ни разу не помянул Жданова, ни по какому поводу» [11. С. 126]. Критиковать одного из высших партфункционеров, пусть даже давних времён, Косыгин считал для себя непозволительным, а сказать о Жданове что-либо положительное ему было явно нечего.
Другими словами, второй человек в партийной иерархии и руководитель второго по величине и значимости города страны не только плохо знал ту работу, которая на него вдруг свалилась, но, судя по всему, не любил её и не хотел ею заниматься. Больше того, Жданов, скорей всего, не любил и сам Ленинград: он никогда здесь не жил, ленинградские улицы, площади, набережные, заводы, учебные институты, научные центры знал больше по названиям и уверенно ориентировался только в смольнинских коридорах. И опять-таки, такова была суть номенклатурной системы, выстроенной Сталиным: чем выше поднимался чиновник во властной пирамиде, тем важней для него было только одно — удержаться на своём месте и двигаться дальше. Всё остальное — судьбы родных, друзей, подчинённых, руководимых ведомств, городов, областей, республик — представлялось второстепенным, а то и вообще не имеющим значения.