Постскриптум. Дальше был СССР. Жизнь Ольги Мураловой.
Шрифт:
— Да, было и это, конечно. Самое тяжелое, когда осознаешь, что человек, которого я боготворила, оказался подлецом, лгал мне бессовестно. Но, знайте, когда появился ребенок, все это отошло на второй план и постепенно почти забылось. Сейчас мне важно вырастить мою дочку здоровой и счастливой. А Вы почему-то не хотите помочь мне, хотя Вам это ничего не стоит.
— Ошибаетесь, — запротестовала Лика. — Мне бесконечно трудно говорить об этом человеке. Это зияющая рана моей жизни. Я любила его и думала, что он отвечает мне тем же. А он изменил мне самым безобразным образом прямо
Катя бережно обняла Лику и тоже заревела в голос. Наплакавшись, эти две обездоленные женщины почувствовали, что они родные. Лика, утерев глаза и нос, сдалась:
— Ладно, я скажу тебе все, что знаю об этом человеке. Тебя как зовут-то?
— Катя я, Екатерина Муралова.
— Его зовут Семен Кузьмич Замятин, ему двадцать девять лет, он первоклассный ювелир, но работы по специальности после того, как отец выгнал его, он не нашел и, по моим сведениям, работает где-то на Путиловском заводе, а живет в общежитии этого завода. Погоди, я покажу его фотографию. Она долго рылась в ящике комода и принесла маленькую карточку, стараясь не глядеть на нее.
— Я с тех пор ни разу не доставала это фото, слишком все еще больно и обидно, — и она снова принялась ронять слезу.
Катя было засобиралась в дорогу, но Леокадия остановила ее:
— Погоди, не буди малышку. Давай-ка мы попьем чаю, пока она спит.
Они пили чай и говорили друг другу о своих горестях и надеждах.
— Как только вызволим Сережу из тюрьмы, непременно приходи к нам, я хочу познакомить брата с его спасительницей. Ведь мы теперь подруги, не правда ли? — предложила Катя.
Между тем, глаза гостьи остановились на окне — за стеклом, разукрашенным доверху морозными узорами, была непроглядная темень. И Катя вмиг вспомнила, что где-то там, на трескучем морозе давным-давно ждет ее провожатый. Распростившись, она выскочила на крыльцо, где стоял посиневший, дрожащий от холода Николай, выбивающий зубами и подошвами бравурное стаккато.
Глава 4. НИКОЛАЙ ПРОПАЛ
Бывает так: стоит в доме вещь, будто бы и ненужная, незаметная, а вынесут ее вон, — и все не с руки, все не ладится.
А бывает и так: живет рядом человек, тихий, неприметный, ни рыба, ни мясо, будто бы и бесполезный, но уйдет он из твоей жизни — и начинается кавардак: все рушится, ломается, несется в какую-то пропасть.
Когда Николай не явился на следующий день, Катя решила, что он занят, — ищет «Сенечку». Но когда он не пришел и на следующий день, Катя подумала с некоторой долей раздражения: «Мог бы и зайти, рассказать как дела, да и мне помочь немножко: вот кроватку детскую нужно отодвинуть от холодной внешней стенки к теплой внутренней, да и дрова надо принести со двора».
Но когда Николай не появился и на третий день, Катя призадумалась. Не слишком ли вольготно она расположилась на жизни этого человека? Ведь могут же у него быть свои дела, обязанности, пристрастия и привязанности, наконец. А вот когда Николай отсутствовал четвертый день подряд, Екатерину охватила
На пятый день, не в силах сдержать тревоги, уговорив Амалию Карловну посидеть с Настей, Катя отправилась на разведку к Домне Матвеевне. Вместо обычных радостных причитаний хозяйка встретила гостью, приложив палец к губам, призывая этим соблюдать тишину.
— Спит мой сахарный. Болеет он тяжко. Сегодня немного полегче стало, даже ухи поел и добавки попросил. А то было совсем плохо: температура под сорок градусов, бредил, меня не узнавал.
— Врач был? Что сказал?
— Был врач, сказал — воспаление легких. Лекарства разные прописал. Да вон они — в помойном ведре валяются. От них никакой пользы, один вред. Я уж по-своему, как маленького, Коленьку лечила. Сначала горчичное обертывание сделала, потом банки поставила, малиной с медом напоила и двумя тулупами укрыла. Так три раза за ночь все белье сменить пришлось — сто потов сошло. Вот сейчас хочу картошки в мундире сварить, дать ему подышать, чтоб груди легче стало. Сейчас получше. После горячей ушицы с окушками и заснул, голубчик.
В этот момент проснувшийся больной, услышав голос в прихожей, закричал:
— Маменька, с кем это Вы?
— Катенька пожаловала, — возвестила мать.
Увидев Катю в дверях своей комнаты, Николай запротестовал:
— Нет, нет, Екатерина Дмитриевна, не заходите сюда, заражу вас и Настеньку. Постойте у порога. Я хоть посмотрю на вас, соскучился ужасно. Вы уж извините, что подвел вас. Я постараюсь поскорей выздороветь — через два-три дня я буду на ногах. Маменька так за меня взялась, что ни одна хворь не выдержит, сбежит, куда глаза глядят. Маменька! Угостите-ка нашу гостью своей вкуснейшей ухой, а я пока подремлю.
— Ай, и впрямь! — захлопотала хозяйка. — Пойдем-ка на кухню уху есть, пока горячая.
Домна Матвеевна плотно закрыла за собой дверь, дождалась, пока Катя расправилась с ухой.
— Катенька, хочу просить тебя, как особой милости: побереги ты Коленьку, ведь он утром, как вскочит, не поевши, ни попивши, несется как угорелый к Вам с Настенькой и целый день в бегах, а вечером приходит такой усталый, что крошки в рот не берет. А потом до полночи у себя за столом колдует — деньги заработать надо на два дома. Не доест, не доспит — долго ли сломаться даже такому богатырю, как мой Коленька? Без него плохо будет и Сереже, и Вам с Настенькой. А уж обо мне и говорить нечего...
Катя сидела, сгорая от стыда и чувствуя уколы совести: «Чаи распивала, а он, бедняга, мерз на морозе, боялся с нами разминуться. И еще извиняется за то, что заболел».
Возвращаясь домой, Катя кляла свою черствость и дала себе слово прекратить бессовестно эксплуатировать этого бессловесного добряка.
Через несколько дней, без особого труда, через отдел кадров Путиловского завода Николай разыскал Семена Кузьмича Замятина. Одного взгляда на изображение страза было достаточно, чтобы мастер узнал свою работу.