Поступь империи: Поступь империи. Право выбора. Мы поднимем выше стяги!
Шрифт:
Было видно, с каким трудом давались Петру эти слова, испарина выступила даже на кончике носа, по виску заструился ручеек пота. Я не перебивал отца: он должен высказаться, а я – слушать и по мере сил помочь ему в этом.
– Я никому не говорил об этом… но обязан сказать тебе, моему наследнику и первенцу. Пусть с твоей матерью у меня не сложилось… да и не баловал я тебя, но прошу тебя об одном… позаботься о Катеньке и Аннушке с Лизонькой, они твои родные кровинушки, так же, как и я сам.
– Отец, к чему эти слова? Ведь ты скоро поправишься, встанешь на ноги и сам
– Нет, немного мне осталось. Являлся мне ангел второй раз… вчера, под самое утро. Говорит: «Пора тебе, Петр, заждались тебя твой отец с дедом… прадед с умилением глядит сверху, а матушка слезно просит увидеться с тобой. Три дня даю тебе, Петр, больше тебе не прожить». Так что умру я скоро, сын… и государство свое тебе оставлю. Многое хотел я сделать, Русь-матушку к величию вести, да не дал Бог… умираю, оставляя такую тяжесть на плечах твоих, Алеша.
– Так может, все образуется, батюшка? Может, просто привиделось тебе это, – делаю попытку увести тяжелые думы царя в сторону.
Но все мои потуги рассыпаются пеплом.
– Ты не поймешь, сын, пока сам не испытаешь этого. Не могло такое привидеться… Впрочем, пускай сия участь минует тебя… Я устал, хочу отдохнуть немного, но, прежде чем ты уйдешь, хочу, чтобы ты поклялся, что будешь оберегать свою семью, а мачеху с сестрами – тем паче…
Голос государя становился все тише и тише, хрипы заглушали слова, но Петр упорно продолжал говорить.
– Клянусь, отец, что буду защищать и оберегать их как самого себя и семью свою, и не будет мне никакого покоя, пока не сделаю я для них все возможное! – слетают с губ слова, тяжелым ярмом ложась на сердце.
Непонятная ненависть к лифляндке куда-то уходит. Остаются лишь воспоминания Алексея, того самого царевича, который читал письма своей мачехи, старающейся помирить отца и сына после очередной размолвки, нежно относился к ней и признавал своей матерью, несмотря на то, что царь лишил его настоящей матери, отправив ее в монастырь.
Да, стереотипы играют порой глупую и страшную роль в сознании человека, многое могло бы быть иначе, не появись эти бесовские выдумки лицедеев и лицемеров. Похоже, многое придется переосмыслить, многое понять, пересмотреть и не делать поспешных выводов из всего услышанного и увиденного. Жизнь – штука странная и порой непонятная, так почему же нам самим надо быть открытыми, как книга? Выходит, что человек-то – это много больше, чем мертвая плоть древа…
Черт бы побрал всех философов и их труды! Как же теперь быть, когда осознаешь: рушится приятный мирок, исчезают бумажные стены долго возводимых замков, открывая тебе всю гамму красок этого мира, с его жестокостью, подлостью, красотой и уродством, открывая одну простую истину: человек – существо разноплановое и несовершенное! И относиться к нему однозначно нельзя. Даже взять светлейшего князя, етить его… Гений военной наступательной доктрины Петра, верный сподвижник и удачливый командир, при этом являющийся столь злостным нарушителем законов и устоев государства, что повесить его было бы великим благом. Да только надо
– Что ж, сын, я рад, что ты изменился… Ступай, пригласи ко мне мою Катеньку, хочу последние мгновения побыть с ней…
Отец повернул изуродованное лицо набок, из уголка невидящего глаза покатилась прозрачная капля, пробежавшая по щеке и исчезнувшая в подушках.
Через пару минут заплаканная некоронованная царица вошла в опочивальню Петра, неся на руках полуторагодовалого ребенка, невинно взирающего на окружающий мир с такой любознательностью и вниманием, что даже мое очерствевшее сердце двух совершенно разных эпох дрогнуло и часто-часто забилось.
Увы, но жизнь часто несправедлива: страдают достойнейшие, умные, благородные, а живут предатели, скоты и многие к ним относящиеся. Да, жизнь каждого из нас порой закладывает крутые повороты, но это не значит, что при каждом бедствии нужно опускать руки, нет. Скорее наоборот: то, что нас не ломает, делает нас сильнее!
Друзья, стоящие за дверью в окружении моих гвардейцев и витязей, молча разошлись в стороны, ничего не спрашивая и стараясь даже не смотреть на меня, опуская взоры в пол, будто на нем изображена была самая прекрасная картина на свете.
Не понимая, в чем дело, подхожу к одиноко висящему зеркалу…
Увиденное поразило меня: красные опухшие глаза, мокрые дорожки на щеках, плотно сжатые губы на бледном лице. Медленно подношу руки к глазам – пальцы дрожат так, будто я неделю беспробудно пил. Едва касаюсь скул подушечками пальцев, делаю шаг в коридор.
Тишина повисла во дворце, лишь где-то вдалеке хлопнула дверь, и все, больше никаких звуков не было. Не оглядываясь, продолжаю свой путь, в каком-то полупьяном состоянии дохожу до своих покоев, падаю на постель и тупо гляжу в потолок.
Рядом со мной опускается прелестная девушка, нежно целующая меня в шею; покусывая мочку уха, она выводит меня из этого оцепенения. Начавшаяся было апатия сразу же пропала, высвобождая скрытые резервы организма, которые просто необходимо куда-то употребить…
Поворачиваю лицо навстречу ее губам, пальцы рук живут своей жизнью, выискивая крючочки, узелки и прочий крепежный инструментарий одежд. В конце концов последняя преграда пала, боярыня откидывается на спину, блаженно прикрывает глаза… Я опускаюсь чуть ниже, целую ложбинку меж грудей Юли, а в голову тем временем закрадывается неприятная мысль, даже не мысль, а сравнение – пир во время чумы…
Глава 2
Конец января 1710 года от Р. Х.
Рязань
Царь Алексей Петрович Романов
День сменился ночью, апатия прошла, толком не начавшись, жизнь течет своим чередом, однако в сердце все равно будто что-то умерло, а вот воскреснет ли вновь, не знаю.
Первого января, после обеда, когда солнце светило особенно ярко, отец отослал всех из своей опочивальни: не хотел, чтобы жена с малолетней дочерью видели его смерть. Только выразил желание в последний раз посмотреть на грудную Елизавету.