Посты сменяются на рассвете
Шрифт:
Виктор Сергеевич почувствовал тревогу. Но поворачивать амфибию назад было уже поздно. И с минуты на минуту наперерез колонне выйдет партизанский отряд. Зачем же еще один бой, если уже наступил мир? Ведь и эти, в стальных касках, люди, и каждый из них хочет жить.
Сказал шоферу, чтобы тот начал слева обгонять колонну, а сам поднялся в открытой кабине:
— Солдаты! Война окончена! Уже мир! — начал он выкрикивать по-немецки. — Солдаты! Уже мир! Бросайте оружие!
И тут на его глазах начало совершаться то невероятное, ради чего он и мчался сюда: солдаты — в хвостовой машине, во второй, в третьей стали вскакивать
Виктор Сергеевич обгонял машину за машиной. Гул возбужденных голосов нарастал. Со звоном рушились на дорогу каски и стволы.
— Мир! Сегодня уже мир! — старался перекричать этот шум командир. — Хватит! Бросайте оружие!
Амфибия приближалась к голове колонны.
И тут навстречу ей развернулся танк. Лязгнул люк.
— Бросайте оружие! Не стреляйте! Уже мир!
Ствол пулемета дрогнул, выплеснул бесцветно-огненную очередь. Пули резанули по машине. Ударили в грудь Соловья.
Упали раненые Виктор Сергеевич, разведчики, двое чехов. Один спрыгнул в кювет и метнул оттуда гранату под гусеницы танка.
Со стороны леса бежали партизаны. Гитлеровцы бросали оружие и поднимали руки.
9
Юнона только кончила передачу, спустилась с чердака и сразу увидела: во двор движется толпа. На повозке — перебинтованный командир. Сзади кого-то скорбно несут на носилках. Глянула и обмерла. Поняла.
Первой мыслью: все, незачем больше жить!
Виктор Сергеевич оторвал ее руки от лица, притянул к себе:
— Ты должна сберечь себя и вашего сына!
Спустя месяц, поздней ночью, она приехала в Севастополь. Не было мочи ждать утра. Закинув за спину полупустой вещмешок, пошла с вокзала домой по знакомой с детства тропке.
Под утро была уже в Балаклаве. На месте ее дома горбились поросшие бурьяном развалины. Соседка узнала. Сказала:
— Не бомбой. Это позиции немецкие здесь были, батарея противотанковая. А твои живы. Во-он в том блиндаже!
Мать бросилась к ней:
— Ниночка! Доченька!.. — Потом: — Откуда ты пришла?
— С поезда — и через Золотую балку.
— Батюшки мои! Балка же вся заминированная, шагу не разрешают туда ступить! Счастливая ты у меня!..
Счастливая...
Третьего ноября в подземном их доме — бывшем вражеском блиндаже — родился ее и Соловья сын Виталий.
ЭПИЛОГ
В семидесяти километрах от Праги, недалеко от автострады, на дороге у деревни Била Глина, справа у обочины, толпятся вокруг серого обелиска посеребренные утренним инеем туи.
На плите обелиска высечено:
«Здесь пал 9.5.1945 года смертью храбрых русский парашютист Федор Иванович Соловьев из Чадова у Владимировца».
Да, как раз на этом месте девятого мая сорок пятого года пулеметная очередь оборвала жизнь советского парашютиста, двадцатилетнего парня, который только на каменной плите впервые был назван по имени и отчеству. До той минуты друзья и любимая звали его Федькой, а еще чаще — Соловьем.
Двадцать лет спустя после Победы Нина Ивановна и ее сын Виталий впервые после
Мать и сын остались в той комнате на ночь. Память, память...
В разросшейся рощице на склоне холма Нина Ивановна долго искала дерево и — чудо! — нашла: на недосягаемо высоко поднявшейся вершине сосны, меж ветвей, она увидела белый изолятор. У этого дерева она в марте сорок пятого отстучала первую радиограмму с чешской земли:
«Группа полном составе. Юнона приземлилась благополучно. Выполнению задания приступаем...»
Как прожила ты все последующие вдовьи годы, Нина?..
Как?.. Начала восстанавливать свой дом под Балаклавой — на том самом месте, где в месяцы битвы за Севастополь стояла батарея. Таскала пудовые камни для стен, а Виталий лежал в пеленках на земле. А что иначе можно было делать, если во всем Севастополе осталось семь целых домов, а в их селе — ни одного?.. Зато день рождения годовалого сына отпраздновала под крышей. Кем только не довелось работать: бетонщицей, обжигальщицей у печей на заводе стройматериалов... Работала и училась. И вот уже много лет — инженером в рыбном порту. Судьба женщины. Судьба поколения.
Сейчас Виталию Федоровичу столько лет, сколько минуло уже со Дня Победы. Он продолжает службу на сверхсрочной — мичманом Военно-Морского Флота. У него семья, дети. И он намного старше своего отца.
Такова судьба павших. Они останутся молодыми вечно. Во все грядущие времена они будут ровесниками юношей и девушек будущих поколений. Двадцатилетние, павшие героями в Великую Отечественную войну, бессмертны.
А живые будут бережно хранить о них память.
И каждый год — девятого мая, в День Победы, будут собираться жители всех окрестных селений на дороге, что ведет из Мнихово Градиште на Билу Глину. Мраморный обелиск укроют цветы. А по асфальту, на котором в этот час замирает движение, церемониальным маршем, печатая шаг, будут идти, отдавая воинские почести памяти советского солдата, двадцатилетние воины чехословацкой армии.
Каждый год — в день 9 Мая...
ПОСТЫ СМЕНЯЮТСЯ НА РАССВЕТЕ...
1
Самолеты отстали на последней тысяче миль, когда судно вышло из зоны Бермуд, а Лаптев уже устал торчать на ходовом мостике, записывая типы «летающих крепостей» и их номера и вместе со своими координатами передавая их в Москву.
Честно говоря, в первые мгновения — когда увидел вынырнувшую из-за горизонта мошку, которая, стремительно увеличиваясь в размерах, приняла очертания пикирующего бомбардировщика, с ревом пронесшегося над мачтами и развернувшегося на второй заход, — ему стало не по себе. Но тут же вспомнил: американцы делают облеты едва ли не каждого советского судна, идущего через Атлантику этим курсом. А потом и привык — и к слепящему блеску фюзеляжей, и к яростному реву моторов над головой.