Посвящение
Шрифт:
— Каждый день паршивый кашель нападает, — простонал он еле слышно. Пошатываясь, слез с телеги и сел на обочине, упершись локтями в колени. Дышал он с присвистом, спина ходила ходуном от напряжения. — Сдохну когда-нибудь, — с трудом проговорил он.
Михай Балог слез с телеги и подошел к вознице.
— Болит что-нибудь?
— Болеть не болит, только воздуха не хватает. Дышать нечем.
Возница заметно ослаб, руки повисли, он упал, скатился в канаву и остался лежать на спине. Балог перепугался: возница неподвижно и безжизненно уставился в небо. Балог присел
Он встал, прислонился к стволу платана, ухватившись левой рукой за борт телеги. Телега стояла рядом. В глаза ему бросился гроб. Половина была в тени, другую ярко освещало солнце. Крышка блестела, и он зажмурился, как будто кто-то пустил в глаза солнечных зайчиков. На стенке гроба было написано «Розалия Цирок» и стояли годы жизни, но дальше не было видно, потому что цифры закрывал пучок сена.
«Надо ехать, придется его здесь оставить. Авось очухается. Перепил небось».
Когда он подошел к телеге, возница приподнялся, поглядел на него и постепенно выпрямился. Отбросил волосы со лба, снял куртку-безрукавку, стряхнул с плеч куски ваты, вылезшие из подкладки, и как ни в чем не бывало влез на телегу. Голос у него был надтреснутый, сдавленный.
— Поехали.
— У церкви останови.
— Хреново, когда воздуха не хватает. Хреново, говорю. Самая хреновая смерть — на виселице. Распятие или, к примеру, расстрел — это все игрушки. Когда воздуху не хватает, у человека грудь разрывается. Есть тут в деревне один, учителем танцев был когда-то, а теперь развалина вроде меня. Так он говорит: я, мол, каждый день помираю. А сам живет… Все сидит, сидит целыми днями…
Лошадь брела понурившись. Возница склонился вперед, сжимая поводья. Подъезжая к деревне, они услышали колокольный звон. Какая-то старуха остановила их и спросила, кого везут в гробу. Они растолковали, что гроб пустой.
— Ну тогда кто помер?
— Моя жена, — ответил Михай Балог.
— Бедная, — сказала старуха, но Михай понял по лицу, что она ее не знала.
Колокол смолк.
А Михаю Балогу так хотелось, чтобы его путь по деревне сопровождался колокольным звоном. Люди вышли бы за ворота, поснимали бы шляпы, бабы крестились бы и смотрели вслед, пока телега не исчезнет из виду.
— К заутрене звонили. — Возница прочитал мысли Балога.
— Да.
Они остановились у католической церкви. Михай Балог слез с телеги.
— Подожди меня.
— Заплатил бы мне хоть половину, мы ведь уже добрались.
Михай Балог взглянул на корчму, что стояла напротив церкви, и отдал вознице половину платы.
— Гроб здесь оставишь? А что, если лошадь спугнут?
— Я тут, рядом постою. Только стопочку выпью и пивка. Да ты не переживай, приятель.
В ризнице попа не оказалось. Звонарь вытирал стол.
— Поднимитесь наверх, его преподобие орган чинят.
Михай Балог был в церкви впервые в жизни. Ему понравились прохлада, полумрак и запах роз. Церковь оказалась именно такой, как он себе представлял. Остановившись перед алтарем, он уставился на большую картину. На него глядела прекрасная
Преодолевая страх, он ступил на ковер. Ризничий, маленький человечек-заика, сказал ему, чтоб он поднимался на хоры. Он сошел с ковра и пошел между скамьями, стараясь ступать как можно осторожнее, но подошвы все равно громко стучали по камням. Он сжал спинку скамьи и повернулся к окну. У окна рядком висело несколько картин. «Распятие на кресте, а внизу женщины и солдаты. Вот и возница давеча про распятие говорил. Тоже страшная смерть».
Потом он принялся рассматривать статуи. Руки у одной из них были простерты, одежда свисала складками до самого полу. В руках у другой был младенец, на лице — улыбка. Статуи стояли лицом друг к другу. Пока он их разглядывал, заиграл орган. Звук сразу же оборвался. Балог взглянул на хоры, там двигалась фигура в черном.
— Ваше преподобие, — громко сказал он.
Поп обернулся и посмотрел вниз.
— Поднимайтесь сюда или обождите в ризнице.
Михай Балог поднялся по обшарпанной лестнице на хоры.
— Я пришел… Жена у меня умерла.
Поп оставил орган и взглянул на него.
— Сегодня похороны.
— Знаю.
— Одна беда: платить мне нечем. Деньги все вышли.
— Не нужно платить.
— Но я бы хотел.
— Хотели бы?
— Да. Если б вы красивую проповедь сказали, я бы вам отработал.
— Как?
— Отработал бы. Я и на бетонке работал, и в госхозе, теперь вот дорогу строю. Я много чего умею. Чего угодно.
— Корзины плести умеете?
— Корзины? Умею. Жена моя вот тоже умела, она с ручками умела. А я люблю которые побольше.
— Мне и надо побольше.
— Поздновато вот только. Осень, прутья трудно будет найти. Но будьте покойны. Сплету… Сколько надо?
— Две-три.
— Две-три…
Михай Балог подождал немного, но поп ни о чем больше не спрашивал, молча глядя то на него, то на орган.
— У меня почему денег не хватило? Потому как не могу я жену в лохмотьях хоронить, хоть мы и цыгане. Потом — гроб, вознице заплатить. Еще литр палинки купить придется — могильщики небось уже пришли.
Поп подтянул сутану и присел возле органа, глядя на Балога и что-то напевая себе под нос.
— Вы сильный человек. Господь все устроит, — сказал он.
Балог спустился вниз, прошел между скамьями и снова остановился перед алтарем. Ризничий наблюдал за ним.
— Что вам нужно?
— Ничего.
— Тогда чего вы здесь делаете?
— Да ничего. Поговорить хочу кое о чем.
— Говорите.
— Если б прямо сейчас начать звонить, во что бы это обошлось?
— Теперь? По ком?
— Там, в саду, гроб стоит.
— Мне-то что до этого гроба? Он же пустой.
— Да.
— Так по ком звонить? По ком?
— По жене моей.
— Вот будут хоронить, тогда и зазвоню.
— Я бы вам заплатил. Тут корчма напротив…
— Нельзя. Сейчас нельзя звонить. Его преподобие к завтрашней мессе готовятся. Гостей много будет. Крестный ход.