Посвящение
Шрифт:
4
Дома.
Поезд дернулся в последний раз и остановился, скрипя. Балог стоял за спиной у гривастого Эрне. Правой рукой тот обнимал девицу. Платок соскользнул у девицы с головы и лежал на плечах. Алый шелковый платок.
Один за другим сошли с поезда. Было очень рано, но солнце уже взошло. Кроны деревьев то скрывали, то пропускали лучи.
— Пошли, Михай, корчма уже открыта.
— Вряд ли, — неуверенно сказал он.
— Пойдем выпьем. Пошли.
Он
Он пошел по тропинке вдоль путей. «Так скорее доберусь до дому, здесь дорога короче».
В другой раз он пошел бы с ними в корчму, но сегодня — нельзя. Он слышал, как тронулся поезд, слышал свисток паровоза, а обернувшись, увидел, как исчезает за поворотом последний вагон.
«Только рассвело, еще можно все успеть».
Он очень спешил, хотелось как можно скорее добраться до дому. Его зазнобило, он застегнул куртку. Когда-то давно, вспомнилось ему, здесь, у железнодорожной насыпи, были густые заросли лозняка, он ходил сюда за лозой каждую осень.
«Может, и теперь есть, только лозу, должно быть, давно сняли».
Он повернул на дорогу, ведущую к поселку. Ветер раскачивал ветви акаций-великанов; Балогу вдруг подумалось, что на этом проселке всегда дует ветер, и всегда в одну и ту же сторону. Он шел по обочине, над головой шумели ветви, ботинки насквозь промокли от росы.
Балог искал взглядом свой дом. «Там она лежит. Я не верю, этого не может быть, чтоб она там лежала».
Все было как обычно. Вот так он возвращался домой много раз, а жена еще лежала в постели либо ждала его на дороге. Иногда он заставал ее во дворе с метлой в руках.
Балог взглянул налево, тут ветер как раз приподнял склоненную ветку, и он увидел свой дом. Дом стоял ослепительно белый в резком утреннем свете. Внезапно ему померещилось, будто дом поворачивается и приближается к нему. Он догадался, что это всего-навсего обман зрения, но голова все равно закружилась. Он ведь со вчерашнего дня ничего не ел и почти не спал ночью…
Наконец он добрался до дому.
— Нужно похоронить ее сегодня, — сказала та самая женщина, что жила по соседству с Аладаром. Муж ее все еще сидел в тюрьме. — У попа я вчера была, — продолжала она, — к двум придет. Кооператив две телеги дает, чтоб до кладбища доехать. Тебе только гроб купить.
— А катафалк? Катафалк чтоб был. Не на телеге же ее везти… Что они себе в деревне думают?
— Ничего. Аладара тоже на телеге везли.
— И к попу сходить надо. Расскажу ему, что за жена у меня была. Знаешь, хоть и не здешняя, но порядочная была женщина.
— Да уж, порядочная, — пробормотала соседка.
— Что, не так, что ли?
— Почему не так?
Вошли во двор. Балог спросил:
— Надгробие откуда взять?
— Принесут.
— Кто?
— Кооператив все обустроит.
— И со звонарем я тоже поговорю.
— Не надо, я уже говорила.
— С которым?
— Ну
— Надо с другим тоже поговорить.
— Тот сказал, что сегодня звонить не станет. Он и по Аладару не звонил.
— А мне надо.
— Ну, поговори.
Балог зашел в дом.
— Вчера обмыли, прибрали. Страдала она, бедняжка, но все молчком. Вот на этой самой кровати и померла, на рассвете дело было.
Михай Балог сел на единственный в комнате стул, не выпуская из рук котомки. Он снял с плеча ремешок и мял его в руках, не сводя глаз с мертвого лица жены. Кровать стояла у окна, занавеска тихо колебалась.
Еще в поезде ему не давала покоя мысль: «Какая она теперь?»
И вот она перед ним — бессильные руки сложены на груди, голова повязана платком. Он дотронулся до ее ног и тут же схватился за спинку кровати.
— Почему нельзя завтра похоронить?
— Завтра воскресенье, крестный ход. Так поп сказал.
— Так?
Женщина кивнула, стоя в дверях.
— Гроб покупать пешком пойдешь?
— Пешком.
— Надо в другую деревню идти. У нас нету. Так что давай поживее.
Михай Балог поднялся со стула, положил котомку на пол. Женщина следила за ним взглядом, потом подошла поближе.
— Покрыть покойницу надо, а то мухи…
Она шагнула к кровати, взяла какую-то черную тряпку и прикрыла мертвое лицо.
— Есть на что гроб-то купить? Если нету, сходи в совет, там дадут. Аладара тоже так хоронили. Деревня хоронила. Деньги-то никогда не помешают. Если дают, почему не взять. Не так, что ли? Говорят тебе, сходи в совет, скажи: денег, мол, нету, они и заплатят.
— Есть у меня деньги, — сказал Михай Балог. Потом подумал, может, она не поняла, и повторил еще раз.
— Ну, коли так… — снова начала женщина.
— На гроб есть. На попа нет…
Женщина рассмеялась.
— Зато у попа есть, — смеялась она и не могла остановиться, пока не сообразила, что смеяться здесь не подобает.
Они вышли во двор. Женщина сунула руки в карман передника.
— Слушай, Михай, купи гроб. Похороним жену твою. Деньги возьми в совете. Они вчера заходили, говорили, если надо, дадут. Есть у тебя деньги — и ладно, пускай при тебе останутся. Выпьем с горя. Не так, что ли? Деньги никогда не помешают. После похорон тоже жить надо.
— Нет, — ответил он коротко и резко. — Сегодня пить не будем.
— Надо выпить. Силы нужны. День впереди долгий. Пойдем ко мне, у меня сливовица есть.
Женщина схватила Михая за руку и потянула за собой.
— Одна я, уж сколько времени одна. Как жену похоронишь, приходи ко мне. Можешь у меня пожить, пока мужик мой не вернется.
— Убьет он меня.
— Не убьет. На ухо он тугой, и придурок к тому же. Он ведь чего в тюрьму-то сел — не слышал, что по двору ходят. Не смог сразу с чердака слезть. Чего это ты, Михай, чего удивляешься, будто сам не воровал никогда? А помидоры-то, помнишь? Еще полиция искала.