Потанцуй со мною, месяц

Ромм Дарина

— Марк, я… — я, наконец, подняла к нему лицо, и запинаясь проговорила: — Наверное, пока я не могу…

Теплые ладони обняли мое лицо, губ коснулся поцелуй:

— Я подожду, Даша. — он тяжело вздохнул и убрал руки, оставив ощущение пустоты и какой-то отчаянной безысходности. Подтолкнул к моим дверям:

— Иди, Даша, а то моя сила воли может подвести.

В номере я устало облокотилась на стену и закрыла глаза:

— Дура. Какая же ты дура, Дашка. — произнесла в полголоса.

Отлепилась от опоры и медленно побрела к окну.

Прижалась лбом к прохладному стеклу и тоскливо повторила:

— Ты идиотка, Даша. Правильная, пристойная, трезво мыслящая идиотка без грамма романтики в душе.

На столе пиликнул телефон.

«Наверное Паша все-таки вспомнил про мой день рождения». — пришла унылая мысль. Я неохотно взяла трубку в руки, разблокировала экран и открыла смс.

Долго всматривалась в полученную фотографию. Изучила сообщение под ней. Вернулась к фото, увеличила и прочитала на нем каждое слово, от первой до последней буквы.

— Ты идиотка, Даша. — повторила равнодушно. — Тупая, доверчивая идиотка. — бросила телефон обратно на столик и вышла из комнаты.

У двери номера напротив на мгновение замерла, успокаивая дыхание. Затем подняла руку и решительно постучала…

Глава 14

— Зайдешь? — Марк не улыбался. Просто смотрел и по-прежнему стоял, перегораживая вход в свой номер.

— Для чего-то же я постучала в твою дверь, — я нервно облизнула губы и выпрямила спину под его взглядом.

Он прищурился и непонятно переспросил:

— Постучала?

— А почему ты одет? В прошлый раз ты открыл мне дверь голым. Мне понравилось, — пошутила я, растерянно глядя ему в лицо и понимая, что все идет не так.

— Понравилось? — уголки его губ дернулись, а глаза, все так ж, смотрели, не улыбаясь и никак не помогая.

Мы стояли в дверях его номера и играли в странные гляделки.

Наверное, под его спокойствием и моими шутками мы были другими — растерянными, напряженными, чего-то ждущими друг от друга. Может знака, движения или слова, которые дадут сигнал, что все можно, и все будет. И боялись пошевелиться, осознавая опасность того, что может случиться.

Или я все это себе придумала…

— Пригласишь в гости — скажу, — я улыбнулась так, как не улыбалась никогда. Соблазняюще, порочно и обещающе. Так, что самой было понятно — это не кокетство. Все всерьез и по-настоящему. И что теперь все, что было в моем прошлом, останется снаружи, за дверью в номер Марка.

Если только он пригласит меня…

— Прости. Я, наверное, некстати, — пробормотала, когда молчание стало нестерпимым и превратилось в холодную сталь, острыми клинками разящую те химеры, что я сама себе создала.

Повернулась и сделала шаг к своей двери, понимая, что то, что недавно увидела в своем телефоне, было совсем не больно. Просто ерунда по сравнению с тем, что происходит сейчас.

Наверное, это был самый тяжелый шаг в моей жизни. Я даже не верила, что смогу его сделать.

И точно знала, что смогу. Что под взглядом мужчины, который остался у меня за спиной, я никогда не опущу плечи и не покажу, что могу чувствовать боль.

Потому что я ледяная, каменная, мертвая. Я та самая девочка Даша, что семнадцать лет назад уже пережила все это, умерла, да так и не воскресла до конца. Поэтому сейчас мне совсем не больно.

Горячая рука обхватила меня и дернула назад, отменяя тот шаг, что я сделала.

— Да-ашка… — шепот в моих волосах. Обжигающие ладони на ребрах, животе, груди. На всей мне — живой, чувствующей, настоящей.

— Дурочка моя, куда собралась? — дыхание у виска, и меня крутанули, смяли, стиснули так, что где-то там, в глубине каменной меня что-то дрогнуло. И вдруг оказалось, что они все еще здесь, та наивная девочка, ее детская мечта и вера в счастье, которые так и не смогли перемолоть каменные жернова того давнего отчаяния.

За спиной захлопнулась дверь, отрезая нас с Марком от всего мира. Мужские губы коснулись моих, гладя, успокаивая, изучая. Шепча какие-то нежности и глупости.

— Даша, моя сладкая девочка, — пробормотал Марк. Чуть отстранился, заставив меня почти застонать от огорчения. Обнял лицо ладонями, погладил большими пальцами скулы, провел по губам и снова их поцеловал.

— Дашка, неужели думала, я тебя отпущу? — пробормотал, кусая за шею, словно ставя свою метку. — Даже не надейся.

Потянул меня куда-то, и в следующий миг мы уже стояли посреди гостиной его двухкомнатного номера, и Марк целовал меня так отчаянно, словно ему дали разрешение сделать это лишь один-единственный раз в жизни. Вот этот, первый и последний.

Дышал со мной одним дыханием, словно боялся, что если его губы не получат, не выпьют мои, то умрут от желания и жажды.

Что руки перестанут жить, если не будут гладить, мять и сдавливать всю меня, каким-то непостижимым образом умудряясь быть везде одновременно.

Я уцепилась за край его футболки и потянула вверх, вытаскивая из-под ремня джинсов, чтобы запустить под нее руки, в невыносимом желании прикоснуться к его коже на ребрах и животе.

Зарыться пальцами в темные волосы на груди — я столько раз тайком подглядывала за ним на пляже, гадая, каково это — трогать его вот так? Будто он твой, в безраздельной собственности, и вся эта роскошь мускулистого, идеального мужского тела — тоже твоя.

Марк поднял руки, помогая мне, и с шипением втянул воздух, когда мои пальцы, наконец, добрались до желанного. Начали его гладить, бесстыдно шаря, исследуя, трогая и даже подглядывая, задрав его футболку, чтобы увидеть те самые кубики на прессе, от которых все женщины сходят с ума.

И я тоже сошла, мгновенно и, наверное, навсегда.

— Дашка, что ты творишь? Еще пара таких взглядов, и я возьму тебя прямо здесь, на ковре, — сдавленно пробормотал Марк, пытаясь поймать мои шарящие по нему ладошки.