Потапов, «двойка»!
Шрифт:
— Что ты подумал? Договаривай, — Женька уставился на друга.
— Ну, мало ли. Может, ты пустые фантики завернул, чтобы приколоться.
— Эх, брат Лёха, какое же это ребячество! Пора бы тебе повзрослеть, — сказал Женька с видом человека, познавшего жизнь.
— Почему это ребячество? Ты же на прошлой неделе сам так Шмыгу разыграл, — обиделся Лёха.
— Вот и я о том же. Можно сказать, треть жизни уже прожита.
— Почему треть? Нам же только по двенадцать.
— С лишним. Считать умеешь? Вон Пушкин погиб в тридцать семь. Как
— А при чём тут Пушкин? — не понял Лёха.
— При том, что пора подумать о вечности.
— Чего?!
— Вот ты, Лёха, что в жизни хорошего сделал?
— Вчера «четвёрку» по алгебре получил, — с гордостью сказал Леха.
— Это не считается. Не будешь же ты потомкам хвастать своей «четвёркой». Им глубоко фиолетово, что у тебя было по алгебре.
— Может, мне тоже фиолетово, что они там подумают.
— А вот тут ты не прав. Нужно оставить свой след в веках.
Лёха скептически усмехнулся:
— Как же ты его оставишь?
— Например, хорошо бы Нобелевскую премию получить.
От такого заявления Лёха чуть не подавился. Видимо, с питанием для мозга Женька переборщил. Человеку с нормальными умственными способностями такая идея сроду не пришла бы в голову.
— Как же ты её получишь? — спросил Лёха. — Для этого лаборатория нужна, чтобы опыты ставить. Некоторые учёные целый год с утра до ночи работают, пока открытие сделают. Думаешь, тебя в школе за прогулы похвалят?
— Меня больше смущает шпионаж, — задумчиво проговорил Женька.
— А шпионаж-то тут при чём?
— Наивный ты, Лёха. Как только ты решишь получить Нобелевскую премию, за тобой сразу начнут следить. Сделаешь открытие, а кто-нибудь его перехватит.
— Ну вот. И стоит из-за этого целый год корпеть, — радостно подхватил Лёха.
Он уже надеялся, что философское настроение у Женьки прошло и они пойдут на улицу, но не тут-то было. Женька продолжал развивать мысль:
— Наука — дело трудоёмкое и неблагодарное. Лучше податься в литературу. Взять хотя бы Пушкина. Писал в своё удовольствие, а мы до сих пор наизусть учим.
— Сравнил! То Пушкин.
— Ну и что? Он же не сразу поэтом родился? Поначалу он тоже те ещё вирши сочинял. «Сашино пузо хочет арбуза» — прямо скажем, не вершина поэзии, — хмыкнул Женька.
— Да кому нужны твои стихи? — скривился Лёха.
Его тяга к поэзии угасла ещё в том нежном возрасте, когда он понял, что Дед Мороз — это уловка взрослых, чтобы заставить детей зубрить стихи. До этого он принимал как должное, что гостинец в обмен на стишок — это честный обмен. Но оказалось, подарки под ёлку кладут родители, а стихи вообще не имеют никакой практической ценности. Лёха не мог позволить другу тратить жизнь на столь бесполезное занятие. Он боялся, что Женьку придётся долго убеждать, но, как ни странно, тот сразу согласился:
— В точку.
Лёху нисколько не насторожила покладистость друга. Видимо, жизнь его ничему не научила. Он по наивности полагал, что тема исчерпана, и радостно улыбнулся:
— Вот и я говорю: чего зря париться?
— Да, стишками сейчас никого не удивишь, — кивнул Женька. — Надо писать прозу.
— Рассказы, что ли? — скептически усмехнулся Лёха.
— Нет, это как-то мелко. Чтобы заявить о себе, надо создать что-то монументальное, — задумчиво проговорил Женька.
— Моментальное? Это как смешные стишки, которые сочиняют с ходу? — переспросил Лёха.
Женька посмотрел на него со снисходительной улыбкой.
— Темнота ты, Лёха. Такие стишки называются эпиграммами. А монументальное — значит, эпическое. Страниц на тысячу.
— Ну ты загнул. Это ж надо год писать.
Теперь Лёха воспринимал Женькино заявление как шутку. Кто же будет по доброй воле целый год над сочинениями пыхтеть? Однако Женька был настроен серьёзно.
— А ты как думал? Шедевры за день не рождаются.
И тут на начинающего литератора снизошла новая идея. Он щедро предложил:
— Хочешь, я тебя в соавторы возьму? Вдвоём у нас дело пойдёт быстрее.
Лёха не оценил широты души закадычного друга. Его вовсе не манила слава гения русской словесности. Более того, он воспринял это заявление, как посягательство на собственную свободу, и поспешно отказался:
— Не, у меня почерк плохой.
— Ерунда. У Толстого тоже почерк был жуткий, а вон сколько томов написал, причём пером. А мы текст будем сразу на компьютере набирать.
Петля затягивалась. Лёха привёл ещё один довод:
— У меня же по русскому «тройка». Я с ошибками пишу.
— Не парься. В «Ворде» все неправильные слова подчёркиваются. Главное, чувствовать в себе талант, — успокоил его Женька.
Перед Лёхой забрезжила надежда на спасение. Никогда ещё он так остро не ощущал отсутствие таланта и не радовался этому обстоятельству.
— Не чувствую, честное слово.
Искренность в его голосе не оставляла сомнений, что писателя из Лёхи не получится. Женька сдался:
— Ладно, будешь моим первым читателем.
Лёха с радостью согласился. Тысяча страниц — это не писулька на тему «Как я провёл каникулы». Пока Женька напишет роман, пройдёт о-го-го сколько времени. К тому же нельзя исключать, что он вообще передумает.
На выходных новоиспечённый писатель был полностью потерян для общества. Он с головой ушёл в работу. Лёха несколько раз звонил ему, чтобы напомнить, что в мире есть много интересного, но Женька отмахивался от жизненных наслаждений. Лёха уже не на шутку обеспокоился, когда в воскресенье вечером Женька явился к нему с таким довольным видом, будто выиграл промокод на новенькую игру. Он раскинулся на диване как человек, уставший от праведных трудов, и объявил: