Потерянная принцесса
Шрифт:
Или проще все. Ему уже сравнялось четырнадцать лет, и он вполне представлял себе, что такое позывы плоти, но это покамест занимало его куда меньше, чем мечевые состязания с благородными сверстниками, когда тем случалось оказываться в замке Варен или самому ему выпадал случай бывать в соседских замках, чем тяжесть охотничьего копья, бешеная скачка сквозь лес… даже, пожалуй, чем игра лютнистов, когда не по обязанности, а в охотку.
К тому же плотских утех сейчас и не предполагалось.
Лютгера больше всего беспокоило, как быть, если эти деревенские хитрованы не положенную монетку ему заплатят, а тот выкуп за невесту, который издавна был установлен для домохозяйств с их уровнем дохода: хребтовую часть свиной туши, бочонок пива
Право слово, следовало по-тихому приказать кому-нибудь из слуг, чтоб дожидался с возком неподалеку.
Он утешался мыслью, что мужики не захотят, конечно же, поставить молодого господина в глупое положение, такое ведь весьма чревато. Так что выкуп будет серебром. Даже знал, каким именно: «вечный пфенинг», большущий, полновесный и восхитительно роскошный для крестьянского глаза. Пять таких монет, очень тщательно хранимых и лелеемых, уже несколько лет кочевали по окрестным деревушкам, время от времени переходя в собственность владельцев замка, но потом снова вовлекаясь в круговорот.
Для этой монеты Лютгер специально прицепил к поясу новенький кошель. Но что делать, если жених все-таки расплатится свиной хребтиной, пивом, гусями и… вспомнил: отрез тонкого холста, большой круг овечьего сыра, а еще…
Что-то ведь полагается еще…
Если пиво будет то же, что к свадебному столу подали, то придется весь бочонок слугам отдать. Но могут и лучшее выставить. Домохозяйство все-таки зажиточное.
Он делал все как надо: улыбался, поднимал за молодых кружку, одобрительно кивал. Немудреные крестьянские песни тоже подхватывал. Когда родня невесты начала бить во дворе глиняные миски и плошки, отгоняя от новобрачных зло, лихо расколошматил вдребезги пару посудин. Одобрительными возгласами подбадривал молодых, когда те шустро собирали осколки. У невесты это получилось ловчее, чем у жениха, да она и постарше его была, и на полголовы выше. Лютгера тоже старше на целый год, но ему-то что, он ведь тут жених не настоящий.
А вообще ему она ростом почти вровень, не то что женишку своему малолетнему. Как его зовут хоть? Ян Младший, вот как: в доме его отца, Яна Беспалого, они сейчас и праздновали. А невеста – Вальбурга, дочь Вотцеля Пчеловода. Рослая девица и крепкая. Красивая, некрасивая – это поди разберись: она ведь не кольчуга и не лошадь, чтоб такое понять можно было…
После битья посуды полагалось плясать до упаду, и нашлись охотники превозмочь молодого господина. Это уж дудки, где тут мужику против будущего рыцаря устоять: танцы в доспехах – то, в чем с детства упражняются, без этого в пешем бою никак…
Пригоршню зерна в молодых, для грядущего многочадия, тоже кинул, сразу после родителей невесты, согласно обычаю.
Интересно по-прежнему не было, было тоскливо. Временами приходила непрошеная мысль: а как Людвиг держался на его месте? Вокруг него, наверно, любая деревенская свадьба искрилась весельем. И жених, небось, с опаской поглядывал, всерьез тревожась, не решит ли молодой господин воспользоваться Ius primae noctis [10] в его древней первозданности… а невеста, наоборот, поглядывала с лукавой надеждой и украдкой вздыхала, вытирая слезинку, когда Людвиг, получив «вечный пфенинг» в уплату за ее девственность, удалялся прочь…
10
Право первой ночи (лат.) – старинный обычай, согласно которому девственность невесты принадлежала феодальному властителю, и крестьяне в его владениях во время свадьбы платили за нее специальный выкуп.
Вот что еще, последнее в перечне, входит в традиционный выкуп невесты вслед за овечьим сыром – живая овца. Да, вроде
Теперь предстояло выдержать только обряд «выметания гостей», когда мать молодой и пять служанок (обе семьи были зажиточными, чего уж!), усердно водя метлами над полом, выставили всех посторонних из устланной свежим камышом полуподвальной клети, где новобрачным предстояло провести ночь. Лютгер посторонним не был: он вошел туда прежде всех, а когда юные дру'жки жениха и подружки невесты под руки ввели оробевшую пару, которой к утру предстояло стать мужем и женой, торжественным жестом отстранил жениха, поставил ногу на кровать и с облегчением принялся ждать выкупа. Облегчение его было связано с тем, что в брачную подклеть точно не затащат кусок свиной туши, овцу и прочее – значит, можно будет спокойно взять пфеннинг и, пожелав крестьянам доброй ночи, отправляться домой.
Он не понял, что произошло. Даже тогда не понял, когда жениховы дру'жки вдруг затолпились вокруг невесты, а девчонки, наоборот, окружили его самого.
Что-то неладное заподозрил, лишь поймав оценивающий взгляд матери новобрачной. Та подбоченясь стояла наверху, у самой двери, будто преграждая выход, – а из-за ее спины почему-то выглядывал угрюмый жених. Лютгер понятия не имел, как он там оказался. Вроде же должен был быть тут, возле свадебного ложа, с пфеннингом наперевес? Или не жених, а кто-то другой должен серебро вручать?
Сам Валентин фон Терни [11] не разберется в обычаях этих мужланов…
Мальчишки, обмениваясь солеными шутками, стянули с Вальбурги платье: она стояла в рубахе, плотно зажмурясь, лишь покряхтывала, когда ей неумелыми руками расплетали волосы и вынимали серьги из ушей. Подружки невесты зачем-то принялись расстегивать верхнюю одежду на самом Лютгере. Да, это в обычае – вот так менять все привычное, прежде чем жизнь тоже перевернется, будет пролита кровь, умрут дети и возродятся в тех же телах уже взрослыми. Но что, вручать выкуп как бы почти в постели – разве именно так и полагается? Старший брат не рассказывал о таком, но, значит…
11
Тот самый святой Валентин, сейчас считающийся покровителем влюбленных, а прежде бывший «патроном» церковного брака. Церковная традиция говорит о Валентине Римском, но в средневековой Германии он отождествлялся с Валентином Тернийским – чье имя в форме «фон Терни» обрело почти немецкое звучание.
Полураздетых, их усадили на ложе, на квадрат чистого полотна, расстеленного поверх тюфяка. Парни разули невесту, сняли с ее ног чулки. Девчонки вокруг Лютгера тоже завозились, захихикали, опустившись на колени.
Колышутся огоньки сальных плошек. Свежо и пряно пахнет душистое сено, которым набит свадебный тюфяк.
Один из дру'жек что-то шепчет Вальбурге на ухо. Она, не открывая глаз, покорно поднимает руки, чуть привстает – и тут же с нее через голову сдергивают рубаху.
Когда Лютгер осознал, что его тоже раздевают совсем, он чуть было не рванулся – и, конечно, расшвырял бы всех невестиных подружек. Но оказывать сопротивление малолетним девчонкам означало бы сделаться совсем смешным…
Они, все так же пересмеиваясь, стремительно ускользнули вверх по лестнице. Дру'жки дали деру тем же путем еще раньше. И когда последняя из девчонок исчезает наверху – мать невесты, которую они в своем отступлении обтекали, как воды ручья обтекают громоздкий валун, захлопывает за ними и за собой дверь.
И тут же снаружи грянула песня: разудалая, веселая, полная освященной обычаем похабщины. Родичи обоих молодых, собравшиеся во дворе, будут петь и пить, плясать и петь, может быть, петь и драться – час, два, три, сколько потребуется, пока из дома не прозвучит крик боли, доказывающий, что невеста стала женой…