Потерянная тропа. Том 1. Часть 1
Шрифт:
– …виток, – вместе с бардом допел последнее слово ветер и небо над миром вновь стало синим, наполненным бездонной пустотой. Он затушил костёр, зачехлил музыкальный инструмент и, закинув его на спину, отправился в путь, к самой маленькой, но не менее самобытной и прекрасной Империи людей.
Колесо завертелось.
Глава 3. Первые сложности
Он ненавидел перерождения из-за беспомощности, которую испытывал попадая в слабое детское тело. Если ему сопутствовала удача, что происходило нечасто, первые годы ладно ложились в незамутнённое заклинание детства, которое для него было чем-то вроде длинного праздника. А если ему с родителями
Воздух пах влагой и едва уловимо кровью. Понять причину этого, не обладая возможностью разлепить глаза, было невозможно. Отдалённость Сердца мира от этой группы маленьких островков сказалась на его возможностях и бог, находясь в слепой темноте первую склянку жизни, с раздражением понял, что попал в звериное тело, хотя вовсе этого не хотел. Рядом ничего не пищало и не шебуршалось, окружающая обстановка была тихой и жуткой, а он пытался снова и снова определить в чьей шкуре оказался.
У него не хватило резерва для минимального прощупывания местности, ведь весь расход энергии тратился на то, чтобы удержать связь, – тоненькую, хрупкую ниточку, соединяющую его с ребёнком-фейри. Поэтому ему пришлось ждать, пока веки не разлепятся или пока беспомощное тельце не умрёт.
Итак, можно открывать счёт. Первая попытка точно оказалась провальной.
Он не знал сколько времени у него теперь уйдет на поиски, но рано или поздно бог поймает фейри. Главное, чтобы она дожила до того момента…
Мари поселили в комнате, в которой постоянно было холодно и влажно. Как она поняла – эта зона в виде рядов небольших кроватей с бортиками, одного камина и единственного мутного окна, была чем-то вроде яслей. Дети в ней находились до самого «распределения», проходящего в пятилетнем возрасте. Но узнать подробнее как это происходит и что следует затем, она пока не смогла. Сложно что-либо выведать будучи беззубым маленьким комком.
Простыня, на которой она лежала, пахла сыростью и чем-то нелицеприятным – у старушки Ольги, заботившейся о всех детях в их зоне сразу, просто не хватало сил поддерживать комнату в постоянном тепле и чистоте. Для женщины было главным, чтобы дети не болели и не голодали. Всё остальное иногда исправлялось с помощью других слуг, но слишком редко, чтобы считать это достаточным.
Поэтому: не просыхающий матрас, клубы пыли в местах, к которым не прикасались руки Ольги и липкий, чёрный нагар вокруг камина и на потолке, возникший из-за гари и сырости, – были первым, что она смогла чётко разглядеть и прочувствовать в этом мире, после долгого младенческого срока.
Ещё у Мари было два соседа, которые занимали другие кроватки, бывшие единственной мебелью в комнате, помимо камина. Оба ребёнка старше неё: одна на год, другой на три. Они большую часть времени ревели и требовали внимания. Типичные дети, к чьему присутствию она со временем привыкла, как к фоновым помехам.
Марианн не плакала, – и хотя временами хотелось, ей было не до того. В младенческом теле вообще оказалось очень сложно находиться. Всё вокруг словно окутывала лёгкая дымка, не позволяющая разглядеть, прислушаться и запомнить. Но с каждым днём она улавливала всё больше деталей, когда, конечно, не спала, и многие из них мгновенно затирались и забывались. Она не знала за что именно прицепилась её память о прошлой жизни, но эти данные сохранялись внутри и не исчезали. Правда думать о чем-то сложном Мари первые месяцы не могла совсем.
Она часто лежала в кроватке и вместо того чтобы кричать, хмурила брови, будто тем самым могла улучшить свою память и мыслительные процессы, разогнав одной своей волей туман и сонливое состояние.
Помимо детей, с которыми меньше всего хотелось иметь дело, к Мари подходила только Ольга. Её серый передничек и коричневое платье стали чем-то
Того типа из кабинета, который говорил о пяти годах, она больше не встречала, но тем не менее упорно, из раза в раз старалась повторять события первых часов жизни, чтобы случайно не забыть о них. Времени было мало, будущее нагоняло тревогу, но всё, что могла, Мари делала. И казалось, что кровь, мёртвая женщина, чужой надменно-холодный взгляд на сморщенном словно финик лице, – легли на одну полку с воспоминаниями о прошлой жизни и были сложны для неё, но не пропадали.
Она не сразу заметила, когда начала бодрствовать больше, чем спать и когда воспоминания, словно янтарные бусины, перестали сыпаться сквозь сузившееся сито детской памяти, застревая в голове. Первым чётким, без единого развода, осколком, стала ночь в начале второго года её жизни. Тогда она не смогла уснуть и вскоре поняла в чем причина. Девочка с удивлённо смотрела на плотные тёмные шторы единственного окна, сквозь которые просачивался нежно-голубой свет. Она поднялась, с трудом перелезла через низкий барьер и умудрилась не упасть при спуске на пол.
Роста Мари при всём желании не хватило бы дотянуться до окна, и она решилась на единственный доступный ей сейчас вариант: направилась в коморку Ольги, дверь в которую всегда была открыта. Учёная шла, пошатываясь. С детскими ногами управляться было сложнее, чем с металлическим протезом.
Марианн даже не упала за всё время пути. Она нерешительно замерла около проёма, понимая, что боится эту непроглядную тьму чужой спальни. Разумом, конечно, Мари легко оценивала страх, но она была слишком маленькой телом и всё вокруг казалось невероятно огромным. Она не знала размера коморки и какие вещи здесь находятся, и воображение рисовало смутные образы и движение.
– Оя? – Мари говорила едва-едва. Сказывалось мягкое нёбо, непослушный язык и количество зубов, но тем не менее практика давала свои результаты и, если девочка бормотала медленно, старательно проговаривая звуки, она могла, пусть и плохо, но общаться. Просто обычно предпочитала не демонстрировать это, ведь её сосед, даже будучи гораздо старше, – ему через год переселяться, – едва мог говорить более-менее внятно. Был ли это его индивидуальный дефект развития, или все здесь такие, Мари не знала и потому предпочитала не выделяться.
– Ояаа! – громче протянула девочка, не слыша в этой темноте даже дыхания старушки. Когда зажегся огонёк свечки, Мари вздрогнула и едва не свалилась на пол. Её знатно повело в сторону и пришлось вцепиться в косяк, чтобы не плюхнуться набок.
– Клер? Ты как выбралась? – хриплым со сна голосом спросила старушка, а девочка поморщилась, как делала всякий раз, когда слышала это «клер», похожее на эклер. Не могли имя для ребёнка получше подобрать?
– Еет, – выговорить чётче у неё не получилось, поэтому, чтобы было понятнее, она ткнула рукой в комнату, желая показать, что именно имеет в виду. Иногда Мари очень удивлялась лингвистическим и переводческим способностям старушки, ведь свой нынешний лепет, если честно, будучи взрослой, сама бы она не поняла.