Потерянные души Уиллоубрука
Шрифт:
— А что теперь? — спросила она.
Хэзер с готовностью предложила:
— Моя мама сказала, что ты можешь пожить у нас.
— И моя, — сказала Дон. Затем помрачнела. — Но недолго, потому что у нас места мало.
— Идет, — улыбнулась Сейдж. — Разберемся.
— Прошу прощения, девочки, — вмешался Нолан, — но в этом не будет необходимости.
— Вы о чем? — удивилась Сейдж.
И тут раздался стук в дверь.
Нолан улыбнулся:
— Как вовремя. Я нашел человека, который готов тебя приютить. — Он подошел к двери и открыл ее.
За ней стоял темноволосый
— Папа?! — удивленно ахнула Сейдж.
Явно нервничая и беспокоясь, он застыл в дверях, печально глядя на дочь.
— Здравствуй, милая. Как и сказал детектив, ты можешь остаться у меня, но только если сама захочешь.
Сейдж прижала ладонь к губам, чтобы не разрыдаться в голос. Отец с нерешительной улыбкой подошел ближе; в его голубых глазах тоже стояли слезы. Хэзер и Дон расступились перед ним, не сводя с него глаз, словно увидели единорога. Следователь с довольной улыбкой наблюдал за ними.
Сейдж хотелось соскочить с кровати и броситься к отцу, обнять его, но слишком много вопросов и сомнений, вертевшихся в голове, мешали поддаться порыву.
— Как ты меня нашел? — спросила она срывающимся голосом.
— Детектив Нолан позвонил мне и все рассказал. Мне очень больно из-за Розмари. Я в самом деле не знал, что твоя мать отдала ее в Уиллоубрук, ведь она всегда говорила мне, что вы, девочки, счастливы и у вас все хорошо.
— Но почему ты сам не пожелал убедиться в этом? Где ты был?
— Ох, милая. — Он нетвердо шагнул вперед и остановился; его лицо исказилось от боли. — Я очень хотел увидеть вас и много лет пытался получить право на посещение, но ваша мать ставила мне препоны на каждом шагу. Она оболгала меня перед судьей и заявила, что без меня вам будет лучше. Я годами писал вам письма, но никогда не получал ответов. Прости меня. За все. Я ничего не знал.
Сейдж сжала дрожащие губы. Так вот почему Алан никогда не позволял ей забирать почту: все это время он избавлялся от писем ее отца.
— А сейчас почему ты здесь? — спросила она.
— Потому что люблю тебя. Детектив Нолан сказал, тебе нужно где-то пожить, и я с радостью приму тебя.
Сейдж сквозь слезы взглянула на следователя:
— Когда… как вы его нашли?
— Меня, между прочим, не за прекрасные глаза в детективах держат, — заявил тот, подмигнув ей. — Я просто сделал свою работу.
Сейдж снова взглянула на отца, пытаясь совладать с эмоциями.
— Но ведь у тебя совсем новая жизнь, — тихо сказала она. — Я могу ее испортить.
— Ах, доченька, — воскликнул он, — ничего ты не испортишь! Наоборот: наладишь. Честное слово, я ужасно тосковал по вам с Розмари. У меня в голове не укладывается тот кошмар, который жизнь сотворила с вами.
Сейдж закрыла лицо руками, задыхаясь от слез. Ей казалось, сейчас она взорвется: радость и печаль были так сильны, что сердце не выдерживало.
— А как же твоя… твои… у тебя же новая семья?
Он положил цветы на кровать и присел на край матраса.
— У меня есть жена. Ее зовут Кэти, она красивая и добрая, но детей у нас никогда не было. Зато имеются две собаки и отличный дом на Лонг-Айленде с прекрасным видом на океан и свободной спальней. И твои подруги могут навещать тебя, когда захотят.
Сейдж перевела взгляд на Хэзер, Дон и Нолана: все они растроганно наблюдали за этой сценой. У подружек был такой вид, будто они сейчас разрыдаются.
Сейдж больше не могла сдерживаться и, всхлипнув, обняла отца.
Он тоже крепко обнял ее, прижавшись лицом к ее волосам, и заплакал. И сразу же все переживания, которые Сейдж так долго держала в себе, хлынули наружу потоком слез: болезненная тоска по отцу, горе от потери матери и сестры, страстное желание иметь любящую семью, ужас и душевная боль, пережитые за последние недели, а еще — смутное чувство вины за то, что ее в итоге спасли, а тысячам других несчастных детей в Уиллоубруке была уготована другая судьба.
Глава двадцать седьмая
Март 1987 года
Потягивая утренний кофе, Сейдж стояла у окна их семейной квартиры в Бруклине и глядела вниз, на тротуар, где шли и ехали на велосипедах люди в рубашках с короткими рукавами. В городе на удивление рано установилась весенняя погода, принесшая с собой безоблачное голубое небо, и Сейдж широко распахнула окно, впуская свежий воздух.
За пятнадцать лет с тех пор, как она вырвалась из Уиллоубрука, у нее усилилась потребность в свежем воздухе и страсть к уборке. Ее муж Эллиот иногда шутил, что у нее обсессивно-компульсивное расстройство, но навязчивое стремление Сейдж к чистоте было обусловлено страшным опытом. Уиллоубрук оставил в ней неизгладимый след, и хватало запаха скисшего молока, вони туалета на заправке или дуновения помойки, чтобы вернулись жуткие воспоминания. Поэтому она без конца мыла полы и проветривала квартиру.
Хорошая погода также означала, что вечером можно будет посидеть на улице у дома отца, куда Сейдж собиралась на день рождения мачехи. Кстати, не забыть бы по дороге купить подарок. Всю неделю Сейдж не могла выбраться в магазин, разрываясь между спортивными тренировками и уроками фортепиано у детей и работой в управлении по опеке оставшихся обитателей Уиллоубрука. Но о том, чтобы явиться без подарка, не могло быть и речи: она слишком многим была обязана Кэти. Та помогла ей окончить школу и поощрила поступление в колледж. Конечно, отец тоже помогал, служил опорой и защитой, но именно мачеха поддерживала ее дух. Первые несколько лет были самыми трудными: ночные кошмары, привыкание к новой школе, скорбь о сестре и выступление в суде с показаниями об Эдди и ужасах Уиллоубрука. Но все это время отец и Кэти были рядом, и благодаря им Сейдж узнала, что такое настоящая семья.