Потерявшая имя

Малышева Анна Витальевна

Узнав же историю Елены, он потчевал соседей уже новой зловещей повестью, расписывая в мрачных тонах ужасный московский пожар, «французов-пакостников» и «добра-красна молодца», вступившегося за честь невинной девушки-сиротки. Всякий раз история обрастала новыми подробностями. Так вскоре молодец у Котошихина был уже в золотых эполетах и остался в городе специально, чтобы тайно расправиться с супостатами. Елена героически пыталась спасти свою бедную матушку, но та, охваченная пламенем, перекрестила напоследок дочку и сгинула в огненной стихии. И проплывала графиня не под горящим

мостом, а «под тремя огненными змиями о трех головах», без участия которых, уж верно, московский пожар не обошелся!

Вскоре весь город только и шумел, что о Елене и об ее злосчастной судьбе. Слухи о графине-сиротке, получившей приют в мещанском доме, доползли до жены городничего Екатерины Львовны Ханыковой. Это была миловидная дама лет сорока пяти, до сих пор имевшая успех у мужчин. Особенно их умилял маленький вздернутый носик в веснушках, а ее желтоватые глаза хищной кошки, то ласковые, то разъяренные, приводили поклонников в трепет. Многие боялись навлечь на себя гнев Екатерины Львовны, но в первых рядах числился ее собственный муж Леонтий Неофитович. Городничий частенько прятался от жены в комнатах прислуги или на кухне, о чем отлично знали все горожане.

Екатерина Львовна была дамой образованной, увлекалась романами Ричардсона и мадам де Сталь, любила поболтать о Вольтере, в особенности об изумительных часах, производившихся в его швейцарских мастерских и снискавших себе славу во всей Европе. Кроме того, городничиха слыла оголтелой модницей, выписывала платья и косметику из самого Парижа и нисколько не опасалась обвинений в непатриотичности. Словом, Екатерина Львовна была слишком смелой и независимой фигурой для маленького уездного городка, каким являлась Коломна, и не ударила бы лицом в грязь в любой столичной гостиной.

Ее сильно взволновала история Елены, и она сразу послала к Котошихину человека, чтобы тот привел к ней графиню, но гонец вернулся один.

— Плохо себя чувствуют-с, — передал он слова Степана Петровича. — К тому ж не в чем им показаться…

— Ну конечно, как я не догадалась! — воскликнула городничиха, обращаясь к мужу. — Откуда мещанин возьмет платье для графини?

— У него дочь — богачка, — робко возразил Леонтий Неофитович, низкорослый, но довольно подтянутый мужчина лет пятидесяти, никогда не снимавший мундира.

— Богатство и вкус не всегда совместимы, — рассудила вслух Екатерина Львовна. — Ох, уж эти мне мещанские модницы! Смех, да и только. Бедная графинюшка!

— Что вы так о ней печетесь? — недоумевал Ханыков. — Родственница она вам, что ли?

— Молчали бы, сударь мой, коль Господь обделил вас состраданием к ближнему! — вспылила Екатерина Львовна. Она велела закладывать лошадей, чтобы тотчас ехать навестить графиню, надела платье, присланное недавно из Парижа.

«Как в дворянское собрание нарядилась! Только бы подолом трепать!» — ворчал про себя Леонтий Неофитович, но высказаться вслух побоялся. Еще прибьют, чего доброго!

Котошихин был вне себя от восторга, когда карета городничихи подъехала к его дому. Любопытные соседи высыпали из своих домов и приветствовали Екатерину Львовну почтительными поклонами.

— Какая

честь! Неслыханная честь для меня! — лепетал старик, подавая городничихе единственную руку, которую та, впрочем, не пожелала заметить. — Пожалуйте-с в дом, ваша милость…

— Как самочувствие графини? — на ходу интересовалась Ханыкова. — Не надо ли каких лекарств?

— Спасибо, матушка, за вашу ангельскую заботу, — расшаркивался Степан Петрович, — вот вы сами ее и спросите о здоровье, горемычницу нашу. Дохтур Август Иванович говорит, что заместо лекарств ей общение надобно-с. Новые люди важны-с, впечатления…

Елена сидела в кровати, когда в комнату вбежала Акулька, живо взбила ей подушки и устроила все наилучшим образом для приема гостьи. Расторопная и догадливая девка давно пришлась по душе графине.

— Взяла бы я тебя к себе в дом, — вздохнула она, — да только дома у меня теперь нет.

— Будет, барынька, дом, будет и любовь… — утешила Акулька. — Уж если вы таких несчастьев избегли, так прочее все приложится!

Екатерина Львовна, едва войдя в комнату, смерила Елену взглядом, как бы желая удостовериться, та ли она, за кого себя выдает, после чего брезгливо присела на краешек предложенного Котошихиным стула и завела разговор по-французски. Елена охотно отвечала на вопросы городничихи, и Ханыкова с удовольствием отметила безукоризненное произношение девушки.

— У вас остался кто-нибудь из родни? — спросила между прочим она.

— Родственников у меня нет… хотя… — Елена напрягла память. — Есть, кажется, дядюшка… Живет в своей деревне. Только я его почти не знаю.

— Он мог бы стать вашим опекуном.

— Кажется, матушка была с ним в ссоре, — припомнила графиня.

— Мало ли что случается промеж родственников, — мудро заметила городничиха, — общая беда всех сближает.

— Но у меня есть жених, граф Евгений Шувалов, — возразила Елена, — он мог бы стать моим опекуном на время траура.

— Хорошо, — наконец улыбнулась Екатерина Львовна и вновь принялась выпытывать: — А далеко ли отсюда до вашего ближайшего имения?

— Ближайшая деревня в тридцати верстах к северу от Москвы.

— Пожалуй, сейчас по слякоти не доехать, — рассудила городничиха, — но как установится санный путь, можно добраться.

Степан Петрович все это время не находил себе места, потому что ни слова не понимал, а ему страстно хотелось знать, о чем мадам Ханыкова допрашивает барыньку. Наконец старик не выдержал и встрял в разговор:

— Не желаете ли чаю откушать, ваша милость?

— Нет, мне пора, — ответила Екатерина Львовна, не глядя в тот угол, куда забились Котошихин с Акулькой, и добавила, обращаясь к Елене: — Желаю вам скорейшего выздоровления.

Она встала и направилась к дверям, но вдруг резко обернулась, вспомнив о главной цели своего визита:

— Ах, да, душечка, не сочтите за оскорбление! Я вижу, мы с вами одной конституции, так не примете ли в дар платья из моего гардероба?

Последняя фраза, произнесенная по-русски, настолько тронула впечатлительное сердце старика, что он принялся низко кланяться городничихе и радостно лепетать: