Потерявшая имя
Шрифт:
— А сколько у нас общих тем для беседы! — продолжал уговаривать Ростопчин. — Взять хотя бы батюшку твоего, Христофора Ивановича… Как он поживает?
Александр раскрыл было рот, чтобы дать согласие хотя бы отобедать сегодня у графа, тем более что голод уже давал о себе знать, но в этот миг в двери кабинета отрывисто постучали.
— Что за черт? — удивился Федор Васильевич. Никто не смел тревожить его в собственном кабинете. Этот стук был неслыханной дерзостью, которую он не мог приписать никому из домочадцев, а тем более слуг. Уж не послышалось ли ему, в самом деле?
Стук
На пороге стояла Елена Мещерская, девушка, которую князь Белозерский вчера объявил «авантюристкой». Тогда, за ужином, она появилась очень вовремя, неизвестно, чем бы закончился его гневный спич перед московским дворянством, если бы не юная прелестница, взбудоражившая все умы. Но сегодня она ворвалась совсем некстати. Ведь он уже почти уговорил этого остзейского остолопа остановиться у него и отобедать, и вот тебе на! Теперь Бенкендорф уставился на девицу и явно забыл, о чем только что шла речь.
— Что вам угодно, сударыня? — раздраженно спросил губернатор. — Кто вас сюда пустил?
Однако Елена не оробела и не смутилась. Она знала, что граф не один, а с каким-то молодым генералом. Софи настояла на том, что это самый подходящий момент для разговора с ее отцом. Тот постесняется отказать ей при свидетеле и по крайней мере выслушает жалобу до конца.
— Мне угодно, чтобы справедливость восторжествовала, — смело пошла в бой Елена, — чтобы меня признали живой, утвердили в правах на мое имя и имущество! Чтобы закон, если он еще существует в Москве, признал моего дядюшку вором и мошенником!
От такой неслыханной дерзости графа даже пошатнуло. Набрав в легкие воздуха и выпучив глаза, он неожиданно визгливо крикнул:
— Не желаю слушать вздор! Кто вас сюда пустил, я спрашиваю?!
От этого визга Елена зажмурилась и съежилась, ей показалось, что губернатор сейчас набросится на нее с кулаками. В этот миг за спиной Ростопчина раздался уверенный, довольно приятный голос, и кто-то, невидимый девушке от двери, спокойно спросил:
— Отчего же не выслушать дела, граф? Если барышня набралась смелости и проникла каким-то образом в ваш кабинет, значит, ее вынудили к тому чрезвычайные обстоятельства…
— Да она… она…
Слово рвалось с языка губернатора, но он никак не мог его произнести, потому что столкнулся с еще более неслыханной дерзостью. «Остзейский молокосос» оттеснил его, хозяина, от двери и, предложив «вчерашней самозванке» руку, провел ее в кабинет и усадил в кресло.
— Давайте выслушаем историю этой девушки. Может статься, именно с нее начнется мой рапорт Государю императору.
— Эта басня не имеет ко мне никакого отношения! — возмутился Федор Васильевич.
— Нет, имеет! — вновь осмелела Елена, встретив неожиданного союзника в лице молодого генерала. — Если бы из города не были увезены пожарные трубы, моя матушка была бы сейчас жива и вы считали бы за честь быть принятым у нас
Она вынула платок, собираясь заплакать.
— Ну, знаете ли! — всплеснул руками Ростопчин. — Зачем же вы остались в городе, раз видели, как увозят трубы?
Он так и не присел, а вместо этого начал нервно ходить по кабинету.
Елена приготовилась было опять ответить резкостью, но Бенкендорф бережно взял ее дрожащую от возбуждения руку и предложил:
— Расскажите нам все с самого начала…
И она, путаясь в словах и обращаясь преимущественно к молодому генералу, рассказала о том, как отец ушел на войну с ополчением, как матушка переживала за него, ждала весточки и не решалась уехать в деревню.
— Вы же сами в своих афишках называли трусами и подлецами тех, кто покидал Москву! — бросила она с вызовом, повернувшись к губернатору.
— Я сам был обманут! — в сердцах воскликнул тот, но тут же язвительно добавил: — Однако умный читает между строк! Афишки писались для простолюдинов, дабы избежать паники…
Уже в слезах, Елена рассказывала о том, как они с маменькой обнаружили тело отца на телеге со сгнившей, зараженной вшами соломой среди целого моря таких же забытых, не погребенных трупов.
— Вы заботились о пожарных трубах, а для раненых не хватило подвод! — снова повысила она голос. — Вы оставили их врагу и подожгли город! Вы — дьявол!
— Что вы плетете, милая моя?! — воздев руки к небу, запричитал Федор Васильевич. — Разве раненые бойцы были в моем ведомстве? Это Главнокомандующий распоряжался ими, и вывезти пожарные трубы я не мог без его согласия. Я прекрасно понимаю ваше состояние, любезная, но не надо на меня вешать всех собак!
Рассказывая о том, как начался пожар, Елена устыдилась в присутствии мужчин упоминать о пьяных французах, покушавшихся на ее честь. В связи с этим и рассказ о храбром юноше, ее спасителе, также был опущен. Вкратце упомянув о своем бегстве в Коломну, она наконец перешла к повести о вероломном дядюшке. Когда исповедь закончилась, Бенкендорф, до этого не проронивший ни слова, обратился к Ростопчину:
— А теперь скажите, граф, как вы намерены помочь бедной девушке?
— Если у бедной девушки есть какие-нибудь документы, подтверждающие ее личность, тогда… — Федор Васильевич сделал паузу и повернулся к Елене, ожидая ответа.
— Вы ведь прекрасно понимаете, что документы сгорели вместе с домом, — отрывисто произнесла она, предчувствуя недоброе.
— В таком случае, мой друг, — губернатор пожал плечами, глядя на Бенкендорфа с заметной усмешкой, — мы с вами не в силах ей помочь.
— Но ведь вы помните меня! — в отчаянии вскочила Елена. — Ваши дочери помнят! Весь город! Неужели какая-то бумажка главнее всех, даже самого губернатора?!
— По закону, только ближайшие родственники вправе подтвердить вашу личность, — обратился он к ней с той же неприятной усмешкой. — А ваш дядя не собирается в вас признавать свою племянницу. Закон на его стороне. Вы этого дела никогда не выиграете!
— Значит, все бесполезно? — с ужасом осознавая свой провал, пробормотала Елена. — И вы оставите все, как есть? Зная, что я права, а он — вор?!