Потоп
Шрифт:
— Из Сохачева.
— Есть новости?
— Что ни новость, то хуже и хуже, ясновельможный пан староста. Новое несчастье…
— Что случилось?
— Воеводства: Краковское, Сандомирское, Русское, Люблинское, Белзское, Волынское и Киевское поддались Карлу-Густаву. Акт уже подписан и послами, и Карлом.
Староста стал кивать головой и наконец обратился к Кмицицу:
— Видишь, — сказал он, — и ты еще думаешь, что найдется тот, что души своей не пожалеет из любви к правде!
Кмициц стал рвать на голове волосы.
— Отчаяние!
А пан Щебжицкий продолжал:
— Говорят, что остатки войска, которое находится под командой пана гетмана Потоцкого, уже отказывает в послушании и хочет перейти на сторону шведов. Гетман будто бы опасается за свою жизнь среди войска и должен делать то, что оно хочет.
— Радость сеют, а слезы и горе соберут, — ответил староста. — Кто хочет каяться во грехах, тому пора!
Но Кмициц не мог больше слушать ни пророчеств, ни новостей; ему хотелось как можно скорее сесть на коня и освежить на ветру свою разгоряченную голову. Он вскочил и стал прощаться со старостой.
— Куда же это вы так торопитесь? — спросил старик.
— В Ченстохов, ибо я тоже грешник.
— Тогда я вас не задерживаю, хотя был бы рад, если бы вы у меня погостили. Но это дело важнее, ибо час Суда близок.
Кмициц вышел, и за ним вышла панна, чтобы вместо отца проводить уезжающего, так как у старосты были больные ноги.
— Оставайтесь в добром здоровье, панна, — сказал Кмициц, — вы не знаете даже, как я добра вам желаю.
— Если вы желаете мне добра, — ответила ему панна, — то окажите мне одну услугу. Вы в Ченстохов едете… Вот червонец… отдайте его в часовню, пусть отслужат обедню…
— Во имя чего? — спросил Кмициц.
Пророчица опустила глаза, грусть залила ее лицо, и в то же время на щеках выступил слабый румянец, и она ответила тихим голосом, похожим на шорох листьев:
— Во имя того, чтобы Господь вернул на истинный путь заблудшего Андрея…
Кмициц отступил два шага, вытаращил глаза и от изумления не мог сказать ни слова.
— Господи боже, — сказал он наконец, — что же это за дом? Где я? Пророчества, предсказания, все одни пророчества! Вас зовут, ваць-панна, Оленька, и вы даете деньги на обедню за душу грешного Андрея? Это неспроста, это не случайность, это перст Божий!.. Это… Я с ума сойду!.. С ума сойду!!
— Что с вами?
Но он схватил ее с силой за руки и стал их трясти.
— Пророчествуйте дальше, договаривайте до конца… Если тот Андрей исправится, искупит свою вину, останется ли верна ему Оленька? Говорите, говорите, я не уеду без этого!
— Что с вами, ваць-пане?
— Останется ли верна ему Оленька? — повторил Кмициц.
Вдруг слезы сверкнули в глазах у панны.
— До последнего издыхания, до смертного часа! — ответила она, рыдая.
Она еще не успела ответить, как пан Кмициц повалился ей в ноги. Она хотела убежать, но он не пустил
— Я тоже грешный Андрей, который жаждет вернуться на истинный путь… У меня есть тоже моя Оленька, которую я люблю. Пусть же твой исправится, а моя останется мне верной… Да будут твои слова пророчеством!.. Бальзам надежды влила ты мне в измученную душу!.. Подай тебе Бог, подай тебе Бог!
Он вскочил, сел на коня и уехал.
XI
Слова панны старостянки сохачевской наполнили душу Кмицица бодростью и надеждой и целых три дня не выходили у него из головы. Днем на коне, ночью в постели он все продолжал думать о том, что случилось, и каждый раз приходил к тому выводу, что это не могла быть простая случайность, а скорее явный перст Божий и предсказание, что если он твердо устоит и не сойдет с того пути, который указала ему Оленька, то девушка останется ему верна и вознаградит его прежней любовью.
«Ведь если старостянка, — думал пан Кмициц, — остается верной своему Андрею, который до сих пор не стал на путь исправления, то и для меня, раз есть у меня искреннее желание служить отчизне, добродетели и королю, не потеряна еще надежда».
Но, с другой стороны, у пана Андрея было немало и горьких мыслей. Искреннее желание у него было, но не слишком ли поздно оно пришло? Есть ли перед ним еще какой-нибудь выход? Речь Посполитая с каждым днем опускалась все глубже в бездну несчастий, и трудно было закрывать глаза перед страшной истиной, что для нее уже нет спасения; Кмициц ничего не желал так страстно, как приняться за дело, но не находил вокруг людей, которые бы ему сочувствовали.
Все новые лица, все новые люди встречались ему по пути, но один их вид, их разговоры и стремления отнимали последнюю надежду. Одни душой и телом перешли на сторону шведов и искали в этом главным образом собственной выгоды; они пили, гуляли, веселились, как на свадьбе, и топили в вине и разврате свой стыд и шляхетскую честь.
Другие в каком-то непонятном ослеплении рассуждали о том, какую силу будет представлять собой Речь Посполитая, когда она соединится со Швецией, под скипетром первого полководца в мире; эти были особенно опасны, так как были искренне убеждены, что весь шар земной должен будет преклониться перед такой силой.
Третьи, как пан староста сохачевский, люди почтенные и любящие родину, искали знамений на земле и на небе, повторяли пророчества, усматривали во всем, что происходило, Божью волю и несокрушимое предопределение и приходили к тому выводу, что нет надежды, нет спасения, что близится конец мира, что думать о земном, а не о небесном спасении — явное безумие.
Другие, наконец, скрывались в лесах или бежали за границу.
И пан Кмициц встречал только развратных, испорченных, безумных, трусливых или отчаявшихся; но верящих он не встречал.