Потоп
Шрифт:
Пан маршал помогал ему от души. Быть может, благородные черты его натуры на это короткое, впрочем, время взяли верх над честолюбием и самолюбием. Он не щадил ни сил, ни жизни и часто сам вел в бой какой-нибудь полк, не давал передохнуть неприятелю, а так как он был хорошим воином, то оказал значительные услуги. Эти заслуги вместе с более поздними обеспечили бы ему славную память в народе, если бы не тот бесчестный бунт, который он поднял под конец своей деятельности, чтобы помешать реформам в Речи Посполитой.
Но
Все они втроем все сильнее теснили шведов. Дошло до того, что те пехотные и рейтарские полки, которым приходилось идти в арьергарде, шли в таком ужасе, что поднимали переполох из-за малейшего пустяка. Тогда Карл-Густав решил сам идти в арьергарде, чтобы ободрить их своим присутствием.
Но в самом начале он чуть было не поплатился за это жизнью. Случилось, что, идя во главе лейб-гвардейского полка, лучшего из всех шведских полков, король остановился для отдыха в деревне Руднике. Пообедав у приходского священника, он решил немного отдохнуть, так как всю предыдущую ночь не смыкал глаз. Лейб-гвардейцы окружили дом, чтобы охранять короля. А тем временем ксендзовский конюшенный мальчик ускользнул из деревни, побежал к табуну, который пасся на лугу, вскочил на первого попавшегося жеребенка и помчался к Чарнецкому.
Но пан Чарнецкий находился в это время в двух милях пути, передовой его отряд, состоявший из солдат князя Дмитрия Вишневецкого, шел под начальством поручика Шандаровского в полумиле от шведов. Пан Шандаровский разговаривал как раз с Рохом Ковальским, который приехал с приказами от каштеляна, как вдруг оба они заметили мчавшегося к ним во весь опор мальчика.
— Что за черт так несется, — спросил Шандаровский, — да еще на жеребенке?
— Деревенский мальчик! — ответил Ковальский.
А мальчик подлетел к первым рядам отряда и остановился только тогда, когда жеребенок, испуганный видом людей и лошадей, стал на дыбы. Мальчик соскочил и, держа жеребенка за гриву, поклонился рыцарям.
— Что скажешь? — спросил его Шандаровский.
— Шведы у нашего ксендза; говорят, между ними сам король! — сказал мальчик, сверкая глазами.
— А много их?
— Не более двухсот.
Теперь уже у Шандаровского заблестели глаза; но он боялся какого-нибудь подвоха и потому, строго посмотрев на мальчика, спросил его:
— Кто тебя прислал?
— Кто ж меня мог прислать? Сам я вскочил на жеребенка на лугу, чуть не задохся, дорогой шапку потерял… Хорошо еще, что меня не заметили, черти!
Загорелое лицо мальчика дышало правдой; ему, видно, очень хотелось потрепать шведов, потому
— А где же остальные войска? — спросил хорунжий.
— Еще на рассвете их прошло столько, что мы и сосчитать не могли, но те пошли дальше; осталась только конница; один из них спит у ксендза; говорят, король.
— Слушай, мальчуган, — сказал Шандаровский, — если ты лжешь, то я тебе голову сниму с плеч, а если говоришь правду, то проси чего хочешь!
Мальчик низко поклонился ему.
— Вот провалиться мне на этом месте! — проговорил он. — Я никакой награды не хочу, пусть вот только ясновельможный пан офицер велит дать мне саблю!
— Дайте ему какую-нибудь саблю! — крикнул Шандаровский, уже вполне убежденный в правдивости слов мальчика.
Остальные офицеры стали расспрашивать мальчика: где деревня, где дом, что делают шведы? Он ответил:
— Караулят, собаки! Если вы прямо пойдете, они вас заметят, но я проведу вас лощиной.
Тотчас были отданы приказания, и полк двинулся сначала рысью, потом вскачь. Мальчик ехал впереди на своем жеребенке, без узды, и подгонял его пятками, то и дело поглядывая сверкающими глазами на свою обнаженную саблю.
Когда они подъехали к деревне, мальчик свернул с дороги в лощину. Там было вязко, и пришлось замедлить шаг.
— Тише! — сказал мальчик. — Как только лощина кончится, они будут не дальше как в полуверсте!
Всадники продвигались медленно, так как дорога сделалась трудной, а тяжелые лошади часто вязли в болоте по колени. Наконец лощина стала редеть, и они выехали на поляну.
И вот, не дальше чем в трехстах шагах, всадники увидели большую площадь, далее приходский дом, окруженный липами, среди которых виднелись соломенные крыши ульев, а на дворе двести всадников в панцирях и шлемах.
Гигантские всадники сидели на гигантских, хоть и исхудалых, лошадях и были наготове; одни с рапирами, другие с мушкетами в руках; но они смотрели в другую сторону, на главную дорогу, оттуда только и могли ожидать неприятеля. Над их головами развевался великолепный голубой штандарт с золотым львом.
Далее, вокруг дома, стояла стража, по два человека; часть ее была обращена лицом к лощине, но солнце ослепительно сверкало прямо в глаза, а в лощине было почти темно, и она не могла заметить польских всадников.
В Шандаровском, кавалере огненного темперамента, кровь уже кипела ключом, но он сдерживался и ждал, пока ряды выстроятся, а тем временем Рох Ковальский положил свою тяжелую руку на плечо мальчику и сказал:
— Слушай, пузырь, ты видел короля?
— Видел, вельможный пане! — прошептал мальчуган.