Потоп

Сенкевич Генрик

Замок остался в руках поляков.

Но хитрый швед, уходя, оставил под стенами и в погребах бочки с порохом, с зажженными фитилями.

И, представ перед королем, он сейчас же сообщил ему это, чтобы развеселить его.

— Замок взлетит на воздух со всеми людьми, — сказал он, — может быть, и сам Чарнецкий погибнет.

— Если так, то я хочу посмотреть, как набожные поляки вознесутся на небо! — сказал король.

И остался со своими генералами, ожидая, что будет.

Несмотря на строжайшее запрещение Чарнецкого, который предвидел подвох со стороны неприятеля,

волонтеры и крестьяне разбежались по всему замку, чтобы искать скрывшихся там шведов и грабить. Трубные сигналы призывали всех в город — они не слышали их или не обращали внимания.

Вдруг земля задрожала у них под ногами, к небу поднялся гигантский столб огня, выбрасывая вверх землю, стены, крыши, весь замок и свыше пятисот трупов тех, которые не успели уйти из крепости.

Карл-Густав взялся за бока от радости, а услужливые царедворцы сейчас же стали повторять его слова:

— Поляки вознеслись на небо! На небо!

Но эта радость была преждевременной, так как Сандомир все же остался в руках поляков и не мог уже снабжать провиантом главную армию, замкнутую в углу между двух рек.

Пан Чарнецкий разбил свой лагерь напротив шведов, на другой стороне Вислы, и охранял переправу.

А пан Сапега, великий гетман литовский и воевода виленский, подошел со своими литвинами и расположился с другой стороны, за Саном.

Шведы были окружены со всех сторон и очутились, словно в тисках.

— Теперь уж им не выскочить из мышеловки! — говорили между собой солдаты в польских лагерях.

Каждый, даже мало знакомый с военным искусством, понимал, что над шведами нависла неминуемая гибель, если только к ним не подоспеет какая-нибудь помощь и не спасет их.

Понимали это и шведы; каждое утро на берег Вислы приходили офицеры и солдаты и, с отчаянием в глазах и в душе, смотрели на черневшую по другую сторону реки грозную конницу Чарнецкого.

И шли к Сану, но там и днем и ночью бодрствовали войска Сапеги, готовые принять их саблями и мушкетами.

О переправе через Вислу или Сан, пока оба войска стояли на другом берегу, нечего было и думать. Шведы могли только вернуться в Ярослав тем же путем, каким пришли, но каждый знал, что в этом случае никто из них больше не увидит Швеции.

И потянулись теперь для них трудные дни и еще более трудные, полные тревог ночи… Провиант снова приходил к концу.

А Чарнецкий между тем, поручив командование войском пану Любомирскому, сам с ляуданским полком переправился через Вислу немного выше устья Сана, чтобы повидаться с паном Сапегой и посоветоваться с ним о дальнейшем ведении войны.

На этот раз не пришлось уже прибегать к посредничеству Заглобы, чтобы соединить этих двух вождей, так как оба они любили отчизну больше, чем себя, и оба были готовы пожертвовать для нее и собой, и самолюбием, и гордостью.

Гетман литовский не завидовал Чарнецкому, как и Чарнецкий не завидовал гетману; наоборот, они оба очень любили друг друга, и встреча их была такой сердечной, что даже у самых старых солдат показались на глазах слезы.

— Растет Речь Посполитая, радуется милая отчизна, когда обнимаются такие

ее сыновья! — говорил пан Заглоба Володыевскому и Скшетуским. — Чарнецкий страшный вояка и чистая душа, но и Сапега не хуже! Побольше бы таких! Шведы лопнули бы от злости, если бы увидели, как любят друг друга эти два величайших человека. Как и покорили они нас, если не благодаря распрям и зависти панов? Разве они нас силой взяли? Душа радуется, видя такую встречу. И ручаюсь вам, что это будет не насухо, Сапега страшно пиры любит, а уж для такого друга ничего не пожалеет.

— Бог милостив! Миновали черные дни! — сказал Ян Скшетуский.

— Берегись богохульства! — заметил Заглоба. — Всякие черные дни должны пройти, ибо если бы они продолжались вечно, то это было бы доказательством, что миром управляет дьявол, а не Бог, чье милосердие безмерно!

Дальнейший разговор их был прерван появлением Бабинича, высокую фигуру которого они разглядели в толпе. Пан Володыевский и Заглоба стали кивать ему головами, но тот так засмотрелся на Чарнецкого, что сразу не заметил их.

— Смотрите-ка, — сказал Заглоба, — как похудел, бедняга!

— Должно быть, ничего не смог поделать с Богуславом, иначе он был бы веселее! — ответил Володыевский.

— Должно быть, ничего не поделал! Ведь известно, что Богуслав осаждает Мальборк вместе со Штейнбоком.

— Ну, даст Бог, ничего у них не выйдет!

— А если бы они и Мальборк взяли, то мы тем временем захватим Карла-Густава, и тогда посмотрим, не отдадут ли они крепость за короля! — ответил Заглоба.

— Смотрите! Бабинич идет к нам! — прервал Скшетуский. А он действительно, заметив их, стал расталкивать толпу и направился к ним, махая им шапкой и улыбаясь издали. Они приветствовали его, как доброго знакомого и приятеля.

— Что слышно? Что вы сделали с князем, пан кавалер? — спросил его Заглоба.

— Плохо слышно! Но теперь не время говорить об этом. Сейчас будем садиться к столу. Вы, панове, останетесь здесь на ночь; после пира пойдем ночевать ко мне. Шалаш у меня удобный, и мы за чарками поболтаем до утра.

— Если кто говорит умно, я никогда не противоречу! — сказал Заглоба. — Скажите только, отчего вы так похудели?

— Он свалил меня в битве вместе с конем и разбил, дьявол, точно глиняный горшок, и я с тех пор все кровью харкаю и не могу в себя прийти. Но даст мне еще милосердный Господь пролить его кровь! Ну а теперь идемте, Сапега уже приглашает Чарнецкого, и они спорят, кому идти первому. Значит, все готово. Мы уж давно ждали вас сюда, так как вы уже порядком пустили шведам кровь.

— Пусть другие говорят, как я отличался! — сказал Заглоба. — А мне неудобно.

Толпа тронулась, и все пошли на майдан к шатрам, где были расставлены столы. Пан Сапега угощал пана Чарнецкого по-королевски. Стол, за который посадили каштеляна, был накрыт шведскими знаменами. Мед и вино лились рекой, и оба вождя под конец порядком захмелели. Не было недостатка ни в веселости, ни в шутках, ни в тостах, ни в шуме. Погода была чудная, солнце грело хорошо, и только вечерняя прохлада разогнала наконец пирующих.