Потопленная «Чайка»
Шрифт:
— Ты, как курок на взводе, брат! Беда, если пороху не хватит, — усмехнулся Дата и испытующим взглядом оглядел заключенных. Он удивился, что никто не тронулся с места, не попытался предотвратить назревающую драку. Но, вспомнив историю, происшедшую как-то с ним в детстве, понял причину показного равнодушия заключенных.
...Ему было лет тринадцать-четырнадцать, когда старший брат взял его с собой погостить в соседнюю деревню.
В доме накрывали на стол, а Дата под навесом кухни играл с новыми друзьями в перышки. Мальчики беззаботно хохотали, весело болтали.
Вдруг через забор, неожиданно
Мальчики попрятали перья за пазуху и испуганными глазами следили за незваным гостем.
Тот обошел всех и, отобрав целую горсть перьев, остановился перед Дата. Однако, увидев его грозный взгляд и внушительные кулаки, понял, что ему с ним не справиться, и обошел стороной. Все затаились, ожидая, как поведет себя Дата. Он встал, смело шагнул наперерез чернявому мальчишке и велел вернуть ему все перышки. Как и теперь, никто тогда не проронил ни звука. Мальчики с напряженным вниманием смотрели на Дата и, наверное, мечтали увидеть своего угнетателя посрамленным. Чернявый, деланно улыбаясь, попытался, не поворачиваясь спиной, пролезть в щель забора, но Дата так крепко его стукнул, что забияка, как подкошенный, свалился на землю. Дата вернул перья их владельцам, а побежденный молча удалился со двора под свист и улюлюканье обрадованных мальчишек.
...Сейчас так же молча и напряженно все смотрели на Дата и Хелмарди. Они стояли лицом к лицу. Дата улыбался. Он ясно видел, с каким нетерпением восемь человек ждали крушения власти этого известного вора, чувствовавшего себя акулой среди мелких рыбешек. Он всем распоряжался здесь, как своей собственностью: и присылаемыми в камеру передачами и тюремной едой. Никогда не дежурил в камере, как остальные, не прибирал, одним словом, держал себя, как владетельный князь. Всем вновь пришедшим тут же давал почувствовать, что здесь, в камере, хозяин он.
Хелмарди, видя, что Дата не лезет в драку, решил, что тот побаивается его, и к нему вернулась поколебленная было уверенность. Он взял папиросную коробку, вытащил папиросу, огляделся и начал что-то искать. Пошарил рукой под подушкой, достал спички, закурил и деловито распорядился:
— Пока будешь спать там, на сене, — он показал в угол. — Когда на нарах освободится место, сможешь перебраться сюда.
Не дожидаясь ответа, он повернулся спиной, величественно прошествовал к своему месту и сел на матрац.
Дата не сводил с него глаз. Постель Хелмарди находилась довольно далеко от стены. Такое же расстояние отделяло ее от постели другого заключенного.
Хелмарди ухмыльнулся, насмешливо крикнул:
— Чего смотришь? Может быть, мое ложе нравится? — Он прилег и жадно затянулся папиросой. Дата, не торопясь, потушил самокрутку о голенище сапога.
— А мне и вправду нравится твоя постель. Человеку после болезни неплохо бы здесь отдохнуть. — Дата опять взглянул на заключенных. Они затаились в ожидании событий. — А вам-то самим не стыдно? Теснитесь, как селедки, на узких досках, а этот развалился, как барин.
Никто не ответил.
Хелмарди раскатисто расхохотался:
— Сразу видно, что большевик! Может, восстание устроишь? Не понял еще, что здесь мое слово — закон? — Он нахмурился, угрожающе глядя на Дата.
Что это с тобой, Дата,
Шкипер подошел к нарам и сел в «запретной зоне». Хелмарди мгновенно вскипел:
— А ну, слезай сейчас же, не то... — И он так заскрежетал зубами, точно из доски вытаскивали ржавый гвоздь. Хелмарди развернулся, намереваясь проучить непокорного, но не успел даже дотронуться до него, как какая-то неведомая сила подняла его, как щепку, и шлепнула об стенку. Ни жив, ни мертв Хелмарди плашмя растянулся на полу.
Будто только эти два человека и были в камере. Стояла мертвая тишина. Никто не двигался с места.
Сверх ожидания Хелмарди быстро пришел в себя. Он открыл глаза, повернулся, попытался встать, но сверху на него посыпались сперва чемодан, потом рюкзак, а потом и постель.
— Стели себе в углу, не то придушу, как котенка, — загремел Дата.
Хелмарди кое-как встал и, как упрямый ребенок, опять потащился к нарам, но, взглянув на Дата, остановился. Ноздри у Дата раздувались, как у только что остановившейся на всем скаку лошади, губы сжались.
Хелмарди понял, что еще одно движение, одно слово, и Дата расщепит его, как яблоко, на две части. Отступил. Опустив голову, присел на краю нар.
— Дай-ка мои вещи! — обратился Дата к одному из заключенных. Тот притащил узелок, который шкипер при входе в камеру бросил на нары.
Кто-то кинул Дата пестрое ватное одеяло. Потом к его ногам упали старая шинель, затем чурбан. Раздался хриплый голос:
— Это мутака, подарок от Рамишвили, можешь класть под голову.
У Дата посветлели глаза, он разжал кулаки, облизал сухие губы. Сдержанно улыбнулся.
Все молчали, точно в рот воды набрали. Но на спокойных лицах можно было прочесть, что никто не в обиде за Хелмарди. Дата глубоко вздохнул. Место, где раньше спал Хелмарди, он застелил одеялом, бросил на него шинель и огляделся, как ни в чем не бывало.
Между постелями Дата и ближайшего его соседа свободно могли разместиться еще два человека, но, видимо, запуганные Хелмарди, заключенные не решались подвинуть свои матрацы к постели Букия.
— Не видите, сколько места осталось? — Дата показал на пустующее место рядом со своей постелью. — А вы жметесь друг к другу, как новобрачные.
Кто-то фыркнул, и все облегченно рассмеялись. Кто-то крикнул: «Правильно!» и схватил свою «постель» в охапку. В тонком луче солнца, заглянувшем в окно, плясали пылинки. Дата посмотрел на одинокого Хелмарди, сидевшего с опущенной головой, и ему стало жалко этого человека, чувствовавшего себя до сих пор орлом, а сейчас такого побитого и униженного. И Дата показалось даже, что заносчивость и наглость — это что-то напускное, а в сущности он, может быть, и неплохой человек.