Потопленная «Чайка»
Шрифт:
— Что за законы у вас? Ехали на родину, а угодили за решетку! — громко возмущался Дата.
Арачемия сочувственно улыбнулся ему и сказал:
— Если все это так, тогда тебе не о чем беспокоиться.
После первого допроса Дата вернулся в камеру обнадеженный.
Арачемия хорошо знал, что такие богатыри, как Дата, часто бесхитростны и обмануть их ничего не стоит. И в то же время — он знал это из практики, — если такой человек заподозрит следователя в недобрых намерениях, он может замкнуться, и тогда из него не вырвешь и слова. Правда, для получения нужных сведений Арачемия не отказывался от применения силы. Но едва ли этот испытанный метод окажется тут действенным:
Что же ему остается делать? Пожалуй, только одно. Найти среди матросов «Чайки» человека, которого можно будет вынудить дать нужные показания. Для этого требовалось изучить каждого из них в отдельности, определить их умственные способности, характер, выведать, какие у кого слабости, есть ли у кого из них за этими стенами близкие, дорогие люди. Нужно было примериться, как с кем себя вести, кому угрожать, а кому обещать помощь. И действовать сообразно с обстоятельствами.
И этот хитрый и ловкий человек, съевший, как говорится, в подобных делах собаку, не долго думая, остановил свой выбор на Титико Учана. У него был для этого повод. Агент по кличке Чиапандура сообщал из камеры: в заключении Учана очень сдал, пал духом, нервничает, не спит по ночам. Часто ругает матроса Гергеда, считает его виновником всех бед:
— Чем я виноват, что Гергеда ведет себя, как большевик, хвалит Ленина, а Букия вообще не признает никакой власти? Они виновны, а нас за решетку? Хоть бы неделю побыть на воле, на невесту поглядеть, а потом пропади все пропадом!
«Отказывается от картофельного и кукурузного отвара, тогда как другие заключенные ждут эту баланду, как манну небесную», — сообщалось также в агентурной сводке.
Лучшего Арачемия не мог и желать. Учана был так подавлен, так рвался на свободу, что следователю показалось — найти с ним общий язык будет нетрудно. Арачемия вызвал на допрос голодного, измученного бессонницей Учана.
Титико привели к следователю уже вторично. Впервые его допрашивали месяца два тому назад. Тогда он еще крепился и ничего компрометирующего о товарищах не говорил. Следователь сначала расспрашивал о Дата и о других матросах, потом попросил рассказать, какие у них были взаимоотношения с русскими большевиками, какие поручения красных они выполняли. Титико не сказал ничего такого, что могло бы повредить товарищам. Впрочем, тогда ему и в самом деле казались безобидными разговоры Гергеда или других матросов о большевиках, точно так же, как не придавал он особенного значения тому, что однажды на «Чайке» они вывезли из Анапы в маленькое село на берегу моря раненого большевика (ребята говорили, что он комиссар). Это было, когда на подступах к Туапсе шли горячие бои и город находился в руках белых. Что удивительного, что они помогли раненому человеку? И все-таки Титико, конечно, ничего этого следователю тогда не сказал.
Следователь ни на чем и не настаивал. Что показал заключенный, то и записал в протокол допроса. Только кивнул вдогонку — подумай, повспоминай. Вызову еще, и тогда скажешь всю правду.
И вот его вызвали снова.
Комната выглядит как-то необычно, зловеще. Все четыре окна и дверь затянуты черными, как деготь, шторами. Черная электролампа вытянула шею и смотрит на стол, будто какая-то неведомая болотная птица ищет головастиков. Блик света от нее падает на синюю стену чуть выше пола. На стене, над письменным столом висит единственная в комнате картина. Висит так, что все входящие волей-неволей должны смотреть на нее. К стволу дерева с обрезанными ветками привязан полуголый мужчина. На синем
Под картиной написано: «Антонелло да Мессина. Святой Себастьян».
Титико закрыл глаза. И без картины тошно! Глубоко вздохнул, постарался собраться с силами. Открыл глаза, огляделся. Вокруг все черно. Даже следователь в темных очках. Почему? Первый раз он был без очков. Нужно иметь сердце из кремня, чтобы в такой обстановке не почувствовать себя несчастным. Да, сердце из кремня. Но где его взять, такое сердце? Вот на Дата такая обстановка не подействовала бы. Но ты-то кто в конце концов, Титико? На что ты годишься?
Арачемия глядел на арестанта. Титико даже подумал, что тот понимает его душевное состояние и жалеет его. Но когда Арачемия заговорил, Титико понял, что тому и дела нет до его душевных и физических мучений.
— Ты, — начал следователь резким голосом, — на первом допросе рассказывал мне сказки, и я, если ты помнишь, ничего тебе на это не сказал. Я думал, пусть на первых порах врет, а потом, когда сказки придут к концу, другого выхода не будет, начнет говорить правду. — Следователь поднялся из кресла и присел на угол стола. — Если память мне не изменяет, когда ты уходил, я крикнул тебе вдогонку: чтоб, когда вызову во второй раз, никаких сказок не было. Помнишь?
— Помню, начальник, — Титико хотел посмотреть в лицо Арачемия, сказать что-нибудь, но не смог, будто что-то сковало его движения. Наконец с трудом поднял голову. В полутемной комнате странно сверкнули черные очки.
— Очень хорошо, если помнишь. Значит, так, — Арачемия прошелся по комнате, по-солдатски, резко повернулся у дверей и остановился.
Где-то раздался крик женщины, и снова воцарилась щемящая душу, страшная тишина. Крик повторился. Совсем близко, в комнате рядом застонал мужчина.
— Сынок, и ты здесь? Горе твоему отцу, — сказал кто-то хриплым голосом и сразу умолк, будто его придушили.
Титико вздрогнул. Никогда еще не чувствовал он себя таким беспомощным. Ему не раз приходилось терпеть нужду, не раз попадал он в лютый шторм и бурю, но никогда в душу его не проникало такое отчаяние и страх. Наверно, потому, что рядом с ним всегда находились друзья, разделявшие с ним беду, был Дата, а сейчас он один, и неоткуда ждать помощи.
— Так или иначе, мы должны договориться, — услышал Титико вдруг спокойный, мягкий голос, и это было так неожиданно, что в душе у него пробудилась какая-то надежда. — Договориться о том, что будем говорить, — продолжал Арачемия и, заложив за спину руки, прошелся по комнате взад-вперед, — только правду. — Он остановился перед заключенным, взглянул на него, увидел, что тот смотрит на него молящими глазами, и легкая улыбка промелькнула на его лице. — Ты хочешь уйти отсюда, а мне нужно установить истину. Если мы поможем друг другу, оба останемся довольны. Залогом тому мое честное слово.
Арачемия замолчал и долго смотрел на заключенного. Правда, Учана не мог понять, смотрит ли он на него или ушел в свои думы. Черные очки надежно скрывали выражение глаз.
— Кроме того, ты должен понимать, что следствию не интересен Титико. — Он усмехнулся. — Титико! Учана! Нас молокососы не интересуют, мы ищем китов, понимаешь?! Китов. Наверно, догадываешься, кого я имею в виду, а?
«Кто еще может быть китом, если не Дата. И Антон», — промелькнуло в голове Титико, и он покорно ответил: