Потопленная «Чайка»
Шрифт:
— Глупости! Если б это было опасно, разве мы оставили бы их здесь? Тебе нечего беспокоиться.
О своих нахлебниках Ованес знал только, что они русские, что здесь, в Грузии, у них нет ни родственников, ни друзей, что они бежали от большевиков и должны скрываться. Сигуа особенно настаивал на том, что они должны быть очень осторожными, никому ничего о себе не говорить.
До сегодняшнего дня Данелянц верил всему этому, но после разговора с Тория стал сомневаться.
Если все так, как говорит Сигуа, и если они не скрываются от властей, почему ими интересуется начальник особого отряда? Почему обещает
Спросить у Сигуа или лучше молчать? Эх, не все ли равно, кто съест зайца — волк или лиса? Может быть, повезет, и новый начальник не узнает о местонахождении беглецов. Старая болячка лучше новой. А если изменить Сигуа и довериться новому начальнику? Так за последние два года в особотряде сменилось три начальника, а Сигуа и Дзаргу как были, так и остались. Ованес выпрямился, приняв решение. Потер холодный лоб, взглянул на гостей, махнул рукой. «Эх, пусть будет по-старому!» — подумал он и велел жене накрывать на стол.
Гости отказались от ужина и пожелали хозяевам спокойной ночи.
Когда отрядчики вскочили на коней, Сигуа тихо сказал хозяину:
— Молодец, что не сглупил, не рассказал Тория о ребятах. Хоть ничего опасного нет, все же предупреди их, чтобы вели себя еще осторожнее.
Слова Сигуа для Ованеса были законом, тем не менее Ованес не мог не волноваться. Он участвовал в каком-то явно опасном деле. Это было против его желания, но отказать Сигуа он не посмел. Если бы не Сигуа, кто знает, где был бы сейчас Ованес. Может быть, и в живых не остался. Ованес был тихим человеком, никогда не вмешивался в политику, никогда и в мыслях ничего не допускал против власти. Но однажды чуть не погиб вместе с семьей из-за ложного доноса.
Ованес и сейчас не знал, кто его предал. Знал только, что, если б не Сигуа, наверняка не сносить бы ему головы.
Хорошо запомнил Ованес то страшное утро, когда четыре вооруженных всадника ворвались к нему во двор. В дом входить не стали и потребовали сдать спрятанное оружие. Оружие! Да еще боевое! В семье Ованеса, кроме охотничьего дробовика, никогда никакого оружия не водилось. Гвардейцы не поверили. Один из них, как хорошо натасканная ищейка, подъехал прямо к дереву за домом, которое стояло в огороде особняком. Хозяина погнал перед собой. Ованесу показалось странным, что земля под деревом выглядела свежевскопанной. Он удивился. Разве мог он подумать, что здесь окажутся спрятанными две винтовки, четыре револьвера и несколько ящиков патронов? От ужаса Ованес не мог двинуться с места. «Откуда здесь все это?» — растерянно шептал он. Наверно, отрядчики провоцируют, хотят выманить деньги. Он не раз слышал о подобных хитростях гвардейцев. Пока Ованесу связывали руки и вели по дороге в Сухуми, он все думал, что от него хотят только денег. Но дело оказалось куда серьезнее. В Сухуми перед ним открыли ворота здания особого отряда, и он понял, что шутки здесь плохи.
Какие только обвинения не предъявляли ему! Вначале говорили, что он большевистский агент, а он даже слова такого не знал, потом, что он участник готовящегося вооруженного восстания, и еще бог знает что. Суть обвинения, видимо, никакого значения не имела, так как любое из них предусматривало высшую меру наказания.
Ованес в камере не ел, не пил и от восхода
Комендант обходил тюрьму и между прочим заглянул и в камеру Данелянца. Долго смотрел он на заключенного, который, понурившись, сидел в углу. «А ты чего здесь?» — спросил он наконец, глядя на измятое его лицо, протянул руку, помог встать.
— Не Ованес ли ты, владелец плантации?
— Да, это я, — Ованес всхлипнул и поднял глаза на вошедшего. Долго всматривался в него, но не узнал. Этого человека он никогда не видел.
— Отчего у тебя лицо опухло и почернело? — спросил комендант.
— Каждую ночь избивают: сознайся, мол, что ты большевик.
— Избивают? — Сигуа вышел из камеры и хлопнул за собой дверью.
Поздно ночью заключенного повели наверх, на допрос. Он ждал привычных вопросов, после которых по спине и пяткам гуляет кнут, скрученный из бычьей кожи. Но его ввели в кабинет человека, который приходил к нему сегодня.
— Мне жаль тебя. Спасайся из этого ада, чего бы тебе это ни стоило! — сказал Сигуа.
— Возьмите все, что у меня есть, только освободите, — ответил Ованес, но Сигуа усмехнулся.
— Нет, — сказал он, — деньги — деньгами, главное же нужно доказать властям, что ты преданный им человек.
— Что это? — Ованес испуганно смотрел на лист бумаги.
— Ничего особенного. Подпиши, а об остальном я позабочусь. Тогда скоро будешь спать в своей мягкой постели, — сказал Сигуа.
— Я ни в чем не виновен. Я никогда не был изменником.
— Как хочешь. Не жалеешь семью — не подписывай.
Ованес подписал.
Его перевели в больницу. Некоторое время лечили и отпустили домой. А потом Сигуа навестил его и подробно разъяснил, какую службу он должен будет нести. Нужно было каждый месяц докладывать особому отряду о настроениях местного населения, о происшествиях.
Может быть, все это заранее было задумано. Может, Сигуа не случайно пришел к нему, в камеру, а был подослан? — подумал однажды Ованес, но потом решил: сам пришел или прислали, все равно. Главное — помог, спас. И всю жизнь он будет благодарен Сигуа.
Чем больше проходило времени, тем больше доверяли они друг другу. Комендант стал в семье Ованеса своим человеком.
Тайные поручения до смерти пугали Ованеса, но он старался, как мог. Богом, верой клянусь, не хотел я... заставили, — думал он иногда, оправдываясь перед самим собой.
...На утро хозяин предупредил Васю и Митю, чтоб они были еще осторожнее. Перевел на участок у лесной опушки, подальше от проезжей дороги.
Парамзима строго-настрого приказала Марии не отлучаться со двора.
Раскинувшееся на сколько хватало глаз море мерно вздымалось и опускалось, будто дышало. Солнце медленно катилось к горизонту. С запада дул теплый ветерок. Возвышенность, начинающаяся у плантации Данелянца, опускалась к маленькому морскому заливу и упиралась в зеленый холм, заросший деревьями и бамбуком.
Вдали виднелись маленькие парусники рыбаков. А еще дальше, на фоне чистого неба, словно темное облако, плыл корабль, оставляя на блестящем розовом горизонте клубы дыма. Измученные жарой чайки лениво плескались у берега.