Потрясатель Тверди
Шрифт:
— Ух-хо! — воскликнул Санти с уважением. — Чем это тебя?
— Онгарский топор! — Хорон опустил безрукавку. — Как рубанул — все кишки наружу.
— Как ты жив остался? — удивился юноша.
— Хтон знает. Самому невдомек. В себя пришел — вижу, что живот зашит. И боли нет. Через три дня, правда, прихватило — не дай тебе испытать!
— И кто твой лекарь?
— Лекарь? — кормчий хихикнул. — Не поверишь! Кормчий мой младший. Его работа. Слушай вот!
Шли мы тогда вдоль побережья. Обычный рейд. Видим — на горизонте судно. Онгарский трехмачтовик. Далеко. Ветер не наш. Думали — уйдет. Однако ж глядим — они к нам курсом фордевинд, на всех парусах. Должно быть, ум у них отшибло — напасть на сторожевое судно. Эти
— А во Владение как попал? — спросил Санти.
— То — своя история. Взяла блажь сынка красноглазой, Муггана, Хаом его пожри, корабль свой завести. И чтоб кормчий у него настоящий был. Ортран тогда послан был. Знаешь его?
Санти кивнул.
— Приехал он в Ангмар. Начал искать. Да какой же кормчий по собственной воле море на эту яму променяет?
Поболтался он по тавернам — никто не желает. А тут подсказал ему один из добрых людей, что все знают: есть, мол, человек. Кормчий не кормчий, а тебе подойдет.
Я в ту пору совсем духом пал. Живой-то живой, да кто меня с таким брюхом в море пустит? А тут подходит ко мне здоровяк. Поначалу я его за северянина принял. Хочет, думаю, кружку калеке налить. Он и впрямь — налил. Поговорили о том о сем. Он и верно с севера. Из самого Нора. Вот какой ветер его сюда занес? Да. Я-то сразу догадался, что он северянин. По оружию. У нас маир-унратен не в ходу.
— Маир-унратен? — переспросил Санти.
— Не видел, что ли? — удивился старик. — Шест такой, железом обитый, да шар стальной, шипастый, на цепи. Видел ты! Слуга его за Ортраном завсегда носит. Да. Поговорили. А тут он мне и предложил.
— А ты что ж, не испугался? — спросил Санти. Он хорошо знал, что говорят о сонагаях в Ангмаре.
— Чего уж мне было бояться! — отозвался старик. — Мне тогда на все… было! Да и деньги посулил немалые — командующему эскадрой впору. И какой-никакой — кораблик! — Хорон похлопал жилистой рукой по тонкому борту. — Красноглазому быстро надоело, да меня не гонят. Десятый ир тут обретаюсь. Вроде сам по себе. Сам для себя.
— Не страшно? — спросил еще раз Санти.
— Нет. Сейчас, парень, — нет. Вот при прежнем-то Владетеле — бывало. Я его не застал, но говорили такое, что и не повторишь. Народу извел — страсть. А как помер — сонанга все переиначила. Теперь почти как у людей. Если и замучают кого — за провинность. Этим уж сынок занимается — не госпожа. Сынок бы с папашей поладили. Но госпожа ему воли — хрен! Да я и ей не верю. Красноглазая есть красноглазая. Что у нее на уме? Хтон знает. Себя вот возьми. Ты кто есть? Схваченный. Хуже раба. А она тебя держит — никто тронуть не смеет. Зачем?
— Как — хуже раба? — удивился Санти.
— Ну, раб — он свой. Деньги за него плачены. А схваченный вроде преступника. Хотя кто их разберет, красноглазых? Один у них порядок: ты — ниххан! Но платят хорошо. И нанятых не обижают. Кто б у них иначе служил? Убирай парус, парень! Ты вот во Дворце живешь, может, поболе моего знаешь.
— А
— Эко ты! Никак! Разве что Ортран или Сихон, Начальники Страж, помогут. Но от них не жди. Они хозяйке пятки лизать готовы. Иной раз стыдно смотреть. Что золото с людьми сотворяет! Кранцы-то, кранцы вывешивай!
Сиаса подошла к причалу, и Санти ловко набросил огон швартова на деревянный кнехт.
— Спасибо, мастер! — поблагодарил он, вылезши на пирс.
— Приходи, сынок! — отозвался Хорон. — Хоть кому я нужен в этом мире!
— Воины готовы, сирхар! Королева ждет!
— Много ли воинов, Клет?
— Три большие хогры, сирхар. Пешие.
— Невелика разница. Что донес беззаконник?
— Идут, сирхар. Все.
— Другим цены нет. Этого — боюсь.
— О сирхар! Ты — боишься?
— Мой страх — от бога, Клет.
— А не обойдут, сирхар?
— Нет. Пошевелю Лихо. Не сплоховали бы тонконогие!
— Три большие хогры, сирхар! Почти войско!
— На этого войско — в самый раз. Подай огненный прут, Клет. Плащ подай. Королеве скажи: иду! Пусть не ропщет. Три хогры! Одарю блаженством. Достойна. Жертва готова?
— Как повелел.
— Пусть ведут. Хаор Хаором, но и других умилостивить надо. Что за шум?
— Воины радуются, сирхар!
Почти две сенты воинов, каждый рядом со своим урром, выстроились на площади. Все солдаты Владения, кроме тех, кто занят был в караулах. Таир садился. Полхоры назад прошел дождь, и воздух пах цветами и мокрой травой.
«Две сенты — немного, — думала Нассини, пока рабы несли неторопливой рысцой ее паланкин вдоль замершего строя. — Но каковы! Каждый стоит двадцатерых!»
Сонанга вглядывалась в лица и с удовольствием наблюдала, как смущенные воины опускают взгляд.
«Каждого, каждого! — думала она. — Чтоб были верными. Чтоб были преданными! Золото — лишь золото. Золота мало. Помнить должны. Каждую минту вспоминать. С благоговением. Любить должны. Бояться и надеяться…»
Толпившиеся за воинами слуги вытягивали шеи, но мало что могли разглядеть за спинами солдат и широкими крупами урров.
Мугган, ехавший чуть позади матери, насупясь, глядел в ее обтянутый золотой сеткой затылок.
«Все — ее! — думал он. — Хоть бы один — мой! Хоть бы один паршивец! Сука! Вертишь мною, будто я тупоумный ниххан! Сука! Сука! Сука! Когда-нибудь я вспорю твое чрево! Бездонное подлое чрево! И затолкаю туда всю твою коллекцию!» Он представил, как будет выть антассио сонанга, как будет кататься по заблеванному ковру, а он будет стоять и… А потом… Мугган не представлял, что будет, когда он сам станет Владетелем, — все застилала пелена. Он вытер вспотевший лоб… И вдруг ему представилось: вот он — есть, а ее — нет! И сердце его захолонуло!
«Сука! Сука! Сука! — зашипел Мугган. Впрочем, губы его не произнесли ни звука. — Даже выпустить кишки тебе не могу! А эти твои!..» — Он с такой злобой уставился на ближнего воина, что того передернуло.
«Мясо! Мясо! Любуйся! Все твои! Зато я любого могу взять на клинок! Любого! Все знают! И ты знаешь, сука! Я — самый лучший!» — и утешенный этой мыслью, погладил урра между ушами. Зверь обрадовался нежданной ласке и довольно заворчал.
Носилки миновали последнего, и из глоток воинов разом вырвался рев. Владычица благосклонно кивнула. Воины, слуги, рабы — все облегченно вздохнули. Добра сонанга — никого не накажут. Третий день никого не наказывают. С тех пор как появился новый схваченный, юноша с зелеными глазами. Тиха сонанга — недаром злобится красноглазый. Тиха. Задумала что-то. Ну, подай боги милость — не меня коснется. Так думал каждый. День миновал. У ночи — свои заботы. Много еды, много веселья. Кто ценит каждый живой день — тот веселится вволю. Завтра, быть может, некому будет.