Потрясающий мужчина
Шрифт:
— Это от Вернера?
— Само собой.
Вернер приветствует Руфуса как старого приятеля, а меня тут же спрашивает:
— Это естественный цвет твоих волос или пыль?
— Вы этим летом хоть раз видели солнце? — поинтересовалась Таня.
— Да, периодически, когда ходим по двору к мусорному баку или к контейнеру со строительным мусором.
— На этой стройке сразу жажда одолевает, — сказал Вернер.
Руфус принес бутылку шампанского. Я прошу гостей занять места в нашей театральной декорации под названием «Закрыто
— Выпьем за прогресс в вашей работе, — предложила Таня. — Уже что-нибудь есть готовое? Хотелось бы посмотреть.
— Да, наверху.
Вернер моментально вскочил, но мы слишком измучены, чтобы демонстрировать комнаты.
— Подождите, пожалуйста, когда будет готово побольше.
— Вы оба уже абсолютно готовы, — сочувственно сказал Вернер и сел снова. Он поднял за меня бокал. — Ну улыбнись же, не смотри так печально.
— Я жду того, кто рисовать умеет мрамор, — сказала я подавленно.
Вернер согнулся пополам от смеха.
— Потрясающе! Какой ритм, это нужно положить на музыку: «Я жду того, кто рисовать умеет мрамор…» — Он вскочил. — Раньше я был ударником. — Вернер нашел в углу пустые ведра из-под краски и две кисти, перевернул ведра, ударил в них и запел. — Давайте ждать того, кто рисовать умеет мрамор, е-е.
Очень весело, если хочешь веселиться, а не ждешь человека, который рисовать умеет мрамор.
Вернер варьирует мелодию и текст:
— Она мужчину ждет, он мрамор нарисует, и жизнь тогда начнет она совсем другую! Скажи, скажи, скажи, умеешь ли ты мрамор рисовать…
— Мы едем на две с половиной недели в Грецию, — сказала Таня, — в клуб для любителей приключений. Вернер любит экшен.
Излишне говорить об этом, достаточно посмотреть на него за барабаном из ведер. Теперь он только барабанит и уже не поет, но его вопрос кажется мне продолжением песни:
— Скажи мне, Виола, довольна ли ты моим разбитым сердцем?
Да, оно чудное. Сейчас я не ношу его только потому, что жалко надевать такое украшение на стройку. К тому же рабочих не касается мое разбитое сердце.
— Вскоре, когда наступят лучшие времена, я буду носить его всегда, — торжественно пообещала я.
Вернеру это тоже показалось страшно веселым. Он тут же начал напевать:
— О, кто мне мрамор нарисует, мое он сердце разбить рискует, ля-ля-ля-ля…
Руфус принес новую бутылку шампанского. Вернер опрокидывает его, как пиво, продолжая барабанить и петь:
— Мрамор, камень и железо, разбивает все подряд… — Таня засмеялась и запела вместе с ним. Мы с Руфусом бессильно развалились в креслах.
После второй бутылки Таня сказала:
— Вернер, пошли отсюда. С этой публикой каши не сваришь. — Потом обратилась к нам: — Сидите, берегите ваши силы. Мы пошлем вам открытку. — Со смехом и песнями они, наконец, ушли.
Мы остаемся сидеть. Я пытаюсь думать о чем-нибудь другом, кроме мрамора.
— Тебе не обидно, что Таня уезжает
— Почему мне должно быть обидно?
— Я думала, между тобой и Таней…
— Между нами никогда ничего не было.
— Почему же?
— Я не знаю, почему между нами ничего не было. Между большинством людей ничего нет. Я считаю, что Таня молодец, я люблю с ней разговаривать, но жить с ней вместе — тут мне отказывает воображение. Ей тоже. Вот и все.
Вполне возможно, что это все, подумала я и сказала:
— Я так устала, пошли спать.
Произнеся это, я понимаю, что люди, не знающие нас, сейчас могли бы подумать, что мы пойдем спать вместе. Но тут мне отказало мое воображение, хотя в темноте были бы не видны все бороды и усы Руфуса. Я допускаю, что Руфус теплый и мягкий, и, может быть, даже сильный, но после такого мужчины, как Бенедикт, проснуться рядом с Руфусом — нет, такое невозможно себе представить! Танин новый друг тоже выглядит замечательно! Впрочем, кто по сравнению с Руфусом не будет выглядеть замечательно?!
«Почему ты, собственно, не бреешься?» — как-то спросила я Руфуса. Он ответил, что это очень практично. Когда-то у него был лишай на подбородке и над губой, какая-то сыпь, которая прошла, когда он перестал бриться. Вероятно, не менее практично иметь всего лишь одну бровь. Тогда я еще сказала: «Мне бы надо как-нибудь пойти к парикмахеру и сделать себе другую прическу», — в надежде, что он изъявит желание пойти вместе со мной и что-то сделать со своей дурацкой челкой, но он лишь ответил: «Твоя прическа и так нравится» — бесполезно.
По сравнению с Бенедиктом Руфус — уцененный остаток. Мужчина, конечно, не ковер, но все же.
— Ладно, пошли спать, — согласился Руфус. — Спокойной ночи, до завтра.
Я рада, что каждый вечер так смертельно устаю, что засыпаю мгновенно. Лишь утром, когда я просыпаюсь, моя первая мысль: где сегодня ночью спал Бенедикт? Что было бы, если бы Анжела умерла при родах? Или ребенок?
Но оказывается, можно чистить зубы, одеваться и даже причесываться с плейером на голове, и тогда музыка надежно заглушает любые мысли.
86
Специалист по мрамору — турок, с трудом говорящий по-немецки. Он бегло просмотрел образцы мрамора, которые я нашла в художественно-декоративных журналах, снимки розовых стен в церквях и замках и с несколько большим интересом разглядывал стоящую наготове краску. Потом произнес:
— Я завтра снова прийти, с маленьки коллега.
Когда на следующее утро в семь часов я пришла в фойе, он уже начал наносить просвечивающий слой розовой краски на одну из двухметровых полос на стене. Посередине полосы он провел разделяющую линию. Рядом с ним стоял ученик лет пятнадцати, не больше метра пятидесяти ростом. Маляр красил, ученик наблюдал.