Повелитель снежный
Шрифт:
– Сердце зимы на ней, - отвечал ему голос второй, милый сердцу моему. Тот, что словно река течет, слух лаская.
– Так ведь и к камню никто прикасаться не смеет, сам знаешь. Смерть это для всего живого то!
Они замолчали на какое время, когда первый голос вдруг вздохнул:
– Вижу, что и сам он полюбил человечку…да как он ее к себе заберет-то? Она ж живая. А коли убьет ее, так она ко мне попадет, душа чистая у нее, грехами не тронутая.
– Брат знает, что делает.
– С собой мне брать ее к камню алтарному?
– Бери, как
Снова замолчали они, пока в душе хмурилась я, понимая, что про меня и Повелителя они говорят, но что именно не понимая. Слова страшными какими-то были, словно преграды между нами появились откуда-то, о которых я не ведала, а Повелитель скрывал.
– Как же повезу я ее, коли касаться ее не могу, как и брата своего, а она горит со мною рядом? – тяжело вздохнул голос снова, а перед глазами моими образ Повелителя второго. Того, что точная копия любимого моего, только с волосами серебряными, да глазами зелеными.
– Аспида зови, пусть Вихря принесет он, - рядом вода булькнула, и я глаза открыла, слыша голос Дуная и испугавшись вдруг слов его, лишь сейчас понимая, что хорошо мне спалось так, оттого что вся в воде я, окутанная водами брата младшего Повелителей двух, словно в колыбели раскачиваюсь на волнах, и нет на мне больше ожогов страшных и ран горелых, и боли нет, а в земле словно кадушка большая вырыта, водой наполненная, где и спала я, словно младенец в руках матери.
Села в воде осторожно, на двух мужчин прекрасных глядя и не в силах сказать что-нибудь, когда оба они обернулись на меня, вдруг улыбнувшись.
Не люди ведь! Никогда людьми не были и не будут! Боги! А сидят оба на траве зеленой в простых рубашках льняных, босоногие и только один ногами в воде плещется, да мне подмигивает.
Никогда Дуная в человеческом обличии до этого не видела я, и теперь поняла, что если бы до этого увидела, сразу поняла бы, что не человек он – прекрасный слишком!
Волосы золотые копной непослушной, оттого что в воде они постоянно, а глаза синие-синие, как василёчки в поле, и чертами лица красивого на братьев старших похож, только мягче они, оттого и кажутся добрее.
– Проснулась, сестрица Даринушка, невестушка наша, - улыбнулся Дунай красиво и ласково, в воду прыгая всем телом и рубашку с себя стягивая, - Надо к брату спешить, сказать, что все в порядке с тобой и увидитесь скоро.
Я и рта раскрыть не успела, как под воду ушел Дунай, словно в ней весь растворяясь и оставляя меня с Повелителем вторым, который меня рассматривал с интересом большим, но без злобы, рассмеявшись вдруг, но ко мне не приближаясь, так и сидел у воды, что нас речкой глубокой теперь разделяла двумя берегами:
– Давай познакомимся что ли, красавица братова? Ты меня не бойся, я тебе вреда не причиню, вижу что особенная ты, и брат к тебе всей душой своей темной прикипел.
– Как Повелитель мой снежный? – выдохнула я, понимая что раз брат рядом, то он находиться здесь
– В порядке. В себя уже пришел, ждет, когда мы с тобой к месту заветному приедем. Мара ты значит?
– Дарина, - осторожно я поправила, а он улыбается и головой машет:
– Для людей ты Дарина, а сердце твое зимнее, поэтому Мара в мире нашем ты.
Я лишь заморгала, что и сказать не зная. Не важно кто и как меня называл, важно лишь, что Повелитель мой снежный меня любил и не покинул, а там хоть Мара, что Морана.
Смотрел на меня Повелитель второй пристально и весело даже как-то, выдохнув вдруг:
– А я Светлобог. Брат ненаглядного твоего Темнобога.
– Бабушка говорила, что нельзя имена ваши вслух произносить.
– Теперь уже можно, покуда я тебя сердце зимы, - кивнул на меня Светлобог вдруг глазами своими зелеными по телу моему скользнув и по шее, словно искал что-то, отчего смутилась я страшно, ведь вся мокрая была, и одежда тело облепила, поэтому поспешила снова в воде спрятаться так, что на поверхности одна голова осталась краснеющая от стыда.
А он рассмеялся, глядя весело и лукаво и вдруг дернув за ремешок кожаный на шее своей, из-за ворота рубашки показывая камень.
Как мой почти, только зеленый, будто малахит, в гранях которого билось сердце солнечное, словно янтарь внутри камня этого расплавили, сердцевиной сделав, и была она такой же мятежной, как и сердцевина камня моего темного, что сиреневой дымкой внутри кружила, завораживая меня игрой своей.
Выходит камень мой темный самому Повелителю снежному принадлежал? Темнобогу.
– Когда ты камень этот нашла, Мара? Как смогла в руки свои человеческие взять?
– Не находила, - прошептала я под водой руки к груди приложив, чтобы ощутить камень свой драгоценный, лишь теперь понимая, что он не просто особенный и способный Повелителя в голове моей отыскивать голосом завораживающим, но волшебный и важный очень, - Он мне его отдал, когда еще ребенком была я…с тех пор с камнем этим не расставалась я.
А Светлобог снова смеется и лишь головой качает удивленно:
– Сердца мы свои спрятали в камнях этих, чтобы не могли убить друг друга, когда настает время зиме и весне меняться местами. Выходит, что брат мой без боязни сердце тебе отдал…одного понять не могу, как в лед ты не превратилась, когда взяла то его?
Да это и не важно уже было, когда я с любовью сжала камень в руке своей, к сердцу своему прижимая, которое колотилось восторженно и немного испуганно даже – ведь ребенком была я тогда! И потерять могла, не ведая, как дорог камень этот! Оттого еще больше Повелителя своего полюбила, всей душой к нему прикипев так, что не разорвать, не вырвать его из меня уже было.
– В дорогу собираться нам нужно, Мара, - поднялся на ноги свои длинные Светлобог, не пытаясь ко мне приблизиться, и пряча камень свой снова на груди за воротом рубашки простой, - Путь предстоит длинный, и успеть в срок нам нужно.