Повелитель тьмы
Шрифт:
— Барнаульцы, кто же ещё. В прошлый раз я даже пальцем Елагина не тронул. Дом его немного пострадал — это да. Но в остальном… мирно поговорили.
— Мирно поговорили… — передразнил Эдуард, качая головой. — Так мирно, что у вас на руках каким-то образом оказались пятнадцать процентов его компании. Это вы как объясните? А сейчас тоже «мирно поговорили»?
— Он сам отдал мне долю в качестве компенсации за доставленные неудобства. Только вот случай тот ничему человека не научил. Пришлось прибегнуть к более радикальным мерам. Поверьте, мне не приносит никакой радости калечить людей, но что делать, если по-другому до них не доходит?
—
— Так они у Любецких долю отобрали, а «Первосибирск-23», между прочим, частично и мне принадлежит. Получается, я тоже пострадал. Что мне оставалось делать?
— Вам надо было обратиться ко мне, а не заниматься самоуправством. Поймите же, речь идёт об отношениях с соседней губернией! Там вас не знают, там вам не будут всё спускать с рук, как здесь. Мне вообще-то тоже не нравилось, что вы у нас творили, но я-то подумал, закончите вы с Любецкими делить, чего не поделили — и успокоитесь. Но нет же, вам мало оказалось, в соседнюю губернию полезли. Вы хоть понимаете, с кем связались? Калакуцкий — это не тот, с кем можно шутки шутить. Помнится, десять лет назад, когда его только назначили сюда, против его порядков несколько семейств взбунтовалось, так он собственноручно казнил пять глав родов! И с тех пор там тишина, а у нас с ними мир. А теперь появились вы, Алексей Михайлович, и устроили чёрте знает, что!
— Хм, бей своих, чтобы чужие боялись? Похоже, работает… Так какие он выдвинул требования? — поинтересовался Озёров. — Мою голову просит?
— К счастью, нет. Да, вы убили одного очень сильного владеющего из губернской гвардии, но на первый раз Калакуцкий готов простить. Он хочет вернуть семьдесят пять процентов «Золотого пути», которые вы с Любецкими забрали, выплатить денежную компенсацию и принести извинения.
— То есть, мы должны всю компанию отдать? Жирно им не будет? Калакуцкий так-то ко мне убийц подослал. За это никто извиниться не хочет?
— Алексей Михайлович, вот только не надо артачиться. Требования более чем скромные, учитывая все обстоятельства.
— Ничего себе, скромный требования, — Озёров усмехнулся.
— В этом ничего смешного! — процедил Эдуард. — В общем, так, отныне больше никакого произвола. Делаете всё так, как я скажу. И в Барнаул — ни ногой. В конце концов, пострадать можете не только вы. Барнаульцы — наши соседи, с ними и дела у нас ведутся, и чьи-то родственники там проживают. Не ставьте, пожалуйста, нас всех под удар.
— Эдуард Анатольевич, ещё раз объясняю, когда прежний глава Любецких помер, Елагины отобрали у них долю компании. Её удалось вернуть только благодаря моему вмешательству. Вот такие вот «партнёры». И мы прогнёмся перед ними? Стерпим? Покажем свою слабость? Тогда и другие начнут так себя вести. А что? Можно же! Всё равно утрёмся, да?
— Хватит, ради всего святого! Сейчас не время спорить. Мы… точнее, вы перешли границу дозволенного, и я просто пытаюсь уладить вопрос миром. Пожалуйста, сделайте, как я сказал. Так будет лучше для всех, в том числе, для вас.
— Эдуард Анатольевич, я вас понимаю и тоже считаю, что мы должны избежать прямого столкновения с барнаульской аристократией, — проговорил Озёров. — Но если прогнёмся, по вам же самим это ударит: по вашей репутации, а, возможно, и по карману. Поэтому давайте выдвинем встречное предложение. Попытаемся найти с Калакуцким компромисс, что скажете? Я готов отдать пятнадцать процентов
Эдуард нахмурился. Алексей, похоже, решил поторговаться с барнаульским губернатором, только вот парень не знал, что с такими людьми, как Калакуцкий, подобное не сработает. Тот никогда не церемонился с врагами, и потому его слушались и боялись.
— Но и это ещё не всё, — продолжил Озёров. — Недавно мне стало известно, что Елагины уже много лет обманывали своих партнёров, скрывая реальную прибыль компании, из-за чего Любецкий, а теперь и я не дополучили дивиденды. Допустим, я не буду требовать выплаты всех неустоек, но ситуацию необходимо исправить. Елагины должны предоставить честные отчёты и платить полную сумму. Таковы мои условия.
Третьяков нахмурился ещё сильнее:
— Вряд ли Калакуцкий согласится. Это не тот человек, который пойдёт на уступки.
— Эдуард Анатольевич, я не намерен мириться с обманом. Вы готовы это проглотить? Да, сейчас это вас напрямую, может, и не касается, но один раз прогнёмся, потом с нас не слезут.
— Вы должны были прийти ко мне сразу и рассказать о проблеме. Тогда можно было бы договориться, а сейчас… Не знаю. Вы зашли слишком далеко.
Эдуарду тоже не нравилась сложившаяся ситуация. Алексей говорил правильные слова, но правильными они были в вакууме. Сейчас подобная риторика выглядела опасной. В конце концов, основная вина лежала именно на Озёрове и его необдуманных поступках. Парень многое не знал, он приехал сюда полгода назад и не имел ни малейшего представления о той политике, которую ведут местные губернаторы, и всё равно качал права, лез, что называется в чужой монастырь со своим уставом.
Эдуард не мог начать вражду с соседями. У Третьяковых тоже имелись доли в барнаульских компаниях, и это следовало держать в голове при решении данного вопроса.
— И всё же вы должны попытаться, — убеждал Озёров. — Поторгуйтесь с ними, выбейте лучшие условия. Елагины с Калакуцкими много дел наворотили. Их вина тоже здесь есть. На кону — правда.
— Правда, — хмыкнул Третьяков. — Что, по вашему, правда? Рода постоянно друг с другом враждуют, постоянно что-то делят. Компании то к одним переходят, то к другим. Любецкие недавно были вашими злейшими врагами, а теперь вы им покровительствуете. Поссоритесь снова — так они сразу права на вашу долю заявят, дескать вы у них силой отобрали. Вот и вся «правда». Так живём. А мне всё это разгребать приходится, всех мирить, чтобы и между своими кровопролития избежать, и с соседями не передраться. А вы рассуждаете о какой-то «правде».
— Поэтому, видимо, все меня и пытаются убить, — на лице Озёрова появилась ироничная усмешка.
— Кто «все»? Не понимаю, о чём вы.
— Кто-то из первосибирцев пытался избавиться от меня летом, когда я только на границу поехал.
— Почему вы решили, что тут замешаны наши? — Эдуарду стало не по себе. Зачем Озёров решил вспомнить сейчас об этом?
— Когда я приехал в учебку, офицеры подстроили ситуацию, чтобы отправить меня в штрафную роту на самый сложный участок, где я должен был погибнуть. Мне удалось выяснить, что приказ исходил от командования седьмой дивизии. А ведь генерал Юрьевский — из нашей аристократии.