Повесь луну. История Салли, которая берет судьбу в свои руки
Шрифт:
Мы катимся вперед, поначалу медленно, потом набираем скорость, и я руковожу Эдди, точь-в-точь как Герцог руководил мной, шепча:
– Спокойно, парень, у тебя получается. Спокойно.
Тележка с грохотом катится по гравию, и светлые, как кукурузные нити, волосы Эдди отдувает назад, пока мы мчимся по холму мимо лошадей и через Изгиб под большим тополем, потом по Прямой и входим в Вираж, вновь набирая скорость, и теперь направляемся прямо к Змею у Кривого ручья, на котором «Дерзание» всегда так забавно подпрыгивает.
– Спокойно, – говорю я. – Спокойно…
У меня неприятности.
Сижу
Надеюсь, с Эдди все будет хорошо.
У нас все шло отлично, пока мы не добрались до Змея. Я предупредила Эдди, что нас немножечко подбросит, но, надо думать, нас подбросило сильнее, чем ожидал Эдди, потому что он заорал, а потом дернул за рулевую рукоять, и поэтому мы врезались в каменный мостик, и тележка опрокинулась набок, и мы оба вылетели из нее. Я-то только ободрала колени и локти, но вот Эдди лежал ничком на мостике с вытянутыми вдоль тела руками. И не шевелился. Он что, ранен? Он… Эту мысль я додумать до конца не могла. Я потрогала его за плечо, но он по-прежнему не шевелился.
Потом из дома прибежала Джейн, вопя какие-то ужасные вещи. Она орала, чтобы я держалась подальше от ее сыночка, потом подхватила его на руки – лицо расцарапанное, ручки и ножки свисают, как у тряпичной куклы – и унесла его в Большой Дом.
Я побежала за Джейн внутрь и хотела было подняться по лестнице, но она снова заорала мне – мол, держись подальше, и я пошла в залу и была там, когда появились Герцог и доктор Блэк и взбежали вверх по лестнице.
Кажется, я слышу голос Эдди. Кажется, он жив. Очень надеюсь, что это так. Я не хотела навредить ему. Я просто пыталась сделать так, чтобы все были довольны. Но я знаю, что у меня неприятности. Большие неприятности. Не знаю только, насколько большие.
Я все еще сижу одна в зале, когда слышу, как на втором этаже хлопает дверь, потом чьи-то шаги, спускающиеся по лестнице. Герцог. Я узнаю его походку, тяжелую, но быструю. Он входит в залу. Чаще всего, завидев меня, Герцог улыбается и гладит меня по голове или ласково сжимает мое плечо, а то и сграбастывает в объятия… но не сейчас.
Вместо этого он опускается передо мной на одно колено, чтобы смотреть мне прямо в глаза.
– С Эдди все хорошо? – спрашиваю я.
– Он был без сознания, но пришел в себя.
Я ловлю себя на выдохе, словно все это время сидела, затаив дыхание.
– Так что поглядим, – продолжает Герцог. – Доктор Блэк хочет, чтобы он пару дней отлежался в постели, на случай если у него было сотрясение мозга.
– Мне жаль…
– Ой, да ладно, я, пока рос, сто раз получал по голове! Такая уж у мальчишек жизнь.
– Это был несчастный случай!
– Уверен, так и есть. Но, Молокососка, у нас возникло затруднение. Джейн уверена, что ты едва не убила своего младшего братца.
– Я учила его управлять «Дерзанием». Чтобы сделать тебе сюрприз.
– Я понимаю. Загвоздка в том, что Джейн считает, будто ты опасна для мальчика. Она зла. Ух как зла. Мы должны успокоить ее, Молокососка, ты и я. И ты можешь сделать это, на некоторое время уехав пожить к тетушке Фэй в Хэтфилд.
К тетушке Фэй? Сестре моей матери? У меня в гортани словно шар надувается, так что я едва могу дышать. Я едва помню тетушку Фэй. Она раньше жила с нами и помогала ухаживать
Из-за того, как Герцог на меня смотрит, у меня появляется ощущение, что ему не хочется этого делать. Может быть, я смогу упросить его не отсылать меня? Пообещаю, что буду хорошей, никогда больше не буду буйной, буду делать все, что нужно, чтобы успокоить Джейн, и никогда больше не сделаю ничего такого, что может навредить Эдди, и поклянусь в этом на целой горе Библий. Но при этом у Герцога такой тон, какой у него бывает, когда он уже все для себя решил, и если попытаться это решение изменить, то его глаза превращаются в сердитые щелки, и ничего не добьешься – только хуже сделаешь.
Поэтому я спрашиваю:
– Надолго?
– Только пока все не уляжется.
Часть первая
Глава 1
Скоро покажется солнце. Наш дом стоит у подножия горы – не особо далеко от железной дороги, – и другая гора вздымается прямо напротив нас, так что в нашем распоряжении лишь узенькая полоска неба над головой. По утрам это небо в основном затянуто плотным туманом, тяжелым, как мокрое шерстяное одеяло, и в иные дни солнце прожигает его только ближе к полудню. К тому времени мы уже прокипятим эти треклятые простыни, выколотим из них пятна и сможем развесить на просушку, а назавтра отнести в клинику и забрать наши денежки. Это позволит худо-бедно протянуть еще неделю.
Но нам нужно солнце.
Я то и дело поглядываю на восток, волевым усилием пытаясь заставить старину-солнце засиять, и в один из таких моментов вижу машину. Она спускается по серпантину горного склона напротив нас, то показываясь из тумана, то снова ныряя в него. Тетушка Фэй тоже ее видит. Мы перестаем ворочать простыни в баке и обе без единого слова смотрим, как она пересекает мост через Охотный ручей у самого подножия гор, въезжает в городок и исчезает из виду, потом пробивает туман уже на нашей дороге, той, что тянется вдоль ручья и железнодорожных путей. Это большая машина, длинная, как локомотив, и зеленая – того темного травяного оттенка, какой бывает у новых долларовых купюр. Никто в этих горах не ездит на такой машине. Насколько мне известно, только один человек во всем округе мог бы позволить себе такую. Машина подкатывает к выгоревшему указателю, на котором написано: «Наряды и прически Фэй», и останавливается.
– Я выгляжу, как страх Божий, – говорит тетушка Фэй, вытирая руки фартуком и трогая волосы. – Сейчас вернусь!
Она торопливо скрывается в доме.
Наверняка я тоже похожа на пугало, поэтому поспешно отираю лицо рукавом, пока высокий долговязый мужчина в темном костюме выходит из машины.
– Том! – выкрикиваю я, роняя длинную деревянную ложку, и бегу к нему, точно ребенок, которого отпустили с уроков. Я знаю Тома Данбара всю свою жизнь, но не видела его с тех пор, как он уехал в колледж. Если Том вернулся, если в будний день преодолел весь путь до Хэтфилда в дорогущем зеленом автомобиле, то он здесь явно не только для того, чтобы спросить, как я поживаю. Что-то случилось. Что-то очень хорошее. Или очень плохое.