Повешенный. Том II
Шрифт:
— Я ведь уезжаю в Кострому, а потом, наверное, начнутся разъезды по заданию Алексея Петровича. Когда мы с вами теперь еще увидимся…
— Все в руках божьих! — улыбнулся архимандрит — Я тоже много езжу по делам епархии. И в Костроме бываю, и на Севере, и в Москве. Бог даст — свидимся до осени, и еще не раз. А Амвросием обязательно займутся, я обещаю. Но только не люди из Синода — другие. Митрополиту Серафиму и обер-прокурору Мещерскому жаловаться бесполезно, к тому же сразу возникнет много ненужных вопросов. А насчет Николая скажу так: этот глупец даже не понимает, с кем он связался, и чем для него это скоро обернется. Проклясть
— Николай?! Хотите сказать, что…
— Да. Есть свидетели, что Амвросий приезжал к Николаю в тот день. А потом император заболел. Эта загадочная болезнь очень похоже на отдачу после черного ритуала. Видимо, Амвросий уговорил его поделиться силой для проклятия.
— Нужно обязательно сообщить об этом Алексею Петровичу!
— Сообщим. Истислав завтра передаст ему мое письмо. И долго в скиту он не задержится.
Уже на выходе из комнаты, я вспомнил еще об одном деле.
— А не знаете, как там Илья Сергеевич Турубанов поживает? Сильно его за нас наказали?
— Нет больше Турубанова — вздохнул Нектарий и перекрестился — застрелился ваш майор.
— Как?!!! — замер я на пороге — Это из-за нас?!
— Нет, там все было сложнее. Император поставил его перед сложным выбором: нарушить присягу, не выполнив его приказ, или совершить подлость, «забыв» вас в затопленных казематах Секретного дома. Турубанов выбрал первое.
— Но можно ведь было…
— Приказ был тайным, и его было велено сжечь в присутствии фельдъегеря. Подлость Николая недоказуема, вашим палачом в любом случае посчитали бы Илью Сергеевича. И он предпочел смерть такому позору. Я узнал про это случайно, когда ко мне приезжал его сын, чтобы испросить разрешение похоронить тело отца в освященной земле. И я ему это разрешил, взял грех на душу. Ведь, несмотря на то, что майор Турубанов считается самоубийцей, он повел себя как честнейший человек и спас беззащитных.
Эта страшная новость просто подкосила меня. Я прекрасно понимал, что за наш побег кого-то обязательно накажут, но чтобы так… Список людей, к чьей смерти я вольно или невольно приложил руку, продолжает расти…
…Рано утром меня разбудил Истислав. Хотя я толком и не спал ночью — все перебирал в голове разговор с Нектарием и думал о бедном Турубанове. Проспал от силы час или два, и проснулся в тоскливом настроении. Жаль, что заговорщики в декабре не пристрелили Николая. Очень жаль. Такие мерзавцы, как он, вообще не должны жить. Но ничего, это дело поправимое. Встретимся с ним еще, и рука у меня точно не дрогнет…
Я быстро собрался, глотнул на дорожку чаю с бутербродом и, подхватив вещевой мешок, вышел за Истиславом на улицу. В предрассветном тумане узкие улочки с деревянными мостовыми и крыши домов за высокими заборами, казались декорациями к какому-то историческому фильму. И снова удивительная тишина вокруг. Да, есть ли вообще жители в этом городишке…?
Мы долго пробирались какими-то переулками, пока не вышли на более широкую улицу, мощеную булыжником, и пошли по ней в сторону Волхова. В тишине уже слышалось, как впереди плещутся его волны и потянуло холодком с реки, отчего я зябко поежился. Но на перекрестке мы снова свернули и пошли по другой широкой улице, пока впереди из тумана не выступили высокие монастырские стены. Впрочем, густого тумана
— Ну, вот, и пришли… — улыбнулся мне Истислав, кивнув на распахнутую дверцу кареты, из которой показался граф Бекетов — давай, прощаться, Костя.
Мы крепко обнялись с волхвом.
— Буду с нетерпением ждать вас всех в Костроме, приезжайте поскорее. И береги Алексея Петровича.
— Легкой дороги и удачи тебе… Костя! Скоро увидимся — Истислав дружески хлопнул меня по плечу.
Подойдя к карете, волхв забрал письмо у Бекетова, и, махнув на прощанье рукой, пошагал назад.
— Садись в карету, племянник — поторопил меня Александр Иванович — нам нужно побыстрее уехать отсюда, слугам я потом тебя представлю.
В карете было довольно просторно и, в отличие от возка в котором нас этапировали в Шлисс, скамьи здесь были широкими. Сиденья и спинки мягкие — явно набиты конским волосом, а стенки кареты обтянуты бордовым бархатом и поверху красиво простёганы крупными ромбами. На окнах плотные шелковые занавески, создающие внутри приятный сумрак. Да, уж… в таком комфортном экипаже вполне можно путешествовать на дальние расстояния.
Бекетов обернулся и постучал в небольшое окошко, за которым маячила спина кучера, и наша карета тронулась. В утренней тишине звонко зацокали копыта лошадей по мостовой. Ох, а ход-то какой у экипажа мягкий — с рессорами тут тоже полный порядок! Но проехали мы всего метров двести и снова остановились — теперь уже перед воротами монастыря.
— Не высовывайся — предупредил меня граф и, открыв дверцу, выбрался наружу.
Через какое-то время раздались чьи-то шаги, кто-то из слуг начал крепить сзади дорожный сундук.
— Все в порядке? Ты уже забрал его? — раздался совсем рядом встревоженный женский голос
— Забрал, забрал… вон, в карете сидит! — проворчал в ответ Бекетов
А через минуту в карету, подобрав длинный подол скромного дорожного платья, забралась пожилая женщина. Встретилась со мной взглядом и ахнула, прикрыв рот рукой в тонкой перчатке
— Павлушенька…! — всхлипнула она, заставляя меня напрячься — Да, что же эти ироды с тобой сделали?!
— Маша — укорил ее Бекетов — Ты же обещала мне не плакать! Не пугай парня, видишь, он оторопел от твоих причитаний.
Но куда там… Женщина обняла меня порывисто и зарыдала, чуть ли не в голос. Граф махнул рукой, понимая, что женские слезы сейчас не остановить, и велел кучеру трогать.
— Павлик, неужто ты, правда, меня не помнишь? Я же столько раз приезжала к вам…
— Простите, но я никого не помню — смущенно развел руками, пытаясь сообразить, кем она мне приходится. Женские слезы всегда вводили меня в ступор. Перед этим страшным оружием я бессилен.
— Это моя сестра, Мария Ивановна. Когда пообвыкнешься, будешь называть ее тетушкой, а пока просто по имени-отчеству к ней обращайся — пришел мне на выручку «дед». И тут же прикрикнул на сестру:
— Маша, кончай рыдать, сейчас всю карету слезами зальешь! Глянь — на…племяннике уже лица нет, как ты его своими слезами напугала.
Как ни странно, его строгий тон подействовал на женщину, и она начала успокаиваться. Достав из-за манжета носовой платок, промокнула глаза
— Саша, ну, странно же это, какая я ему тетушка? Павлик всегда меня бабушкой звал.