Повесть и рассказы
Шрифт:
Это была городская свалка.
Я до сих пор помню то ощущение восторга, растерянности и счастья, которое охватило меня при виде всех этих сокровищ, лежащих передо мной прямо на земле. Наверное, это же испытывал солдат из андерсеновской сказки, когда открыл заветную дверь, скрывающую несметные богатства. Пронзительно сияли разноцветные стеклышки, блестели крышки от консервных банок, пестрые черепки выглядывали из дымящихся на солнце мусорных куч.
Я стала собирать цветные стеклышки, складывая их в кучу перед собой. Потом я нашла чашку без ручки. На чашке была нарисована яркая
Когда я проснулась, ребята сидели возле меня и хвастались своими находками. Мальчики собирали гвозди, шурупы, куски железа неизвестного происхождения. Тарас нашел большой ржавый замок, на который Гришка смотрел с завистью. Оксана ничего не показывала. Ее сокровища были завязаны в тряпку, и узелок лежал рядом. Она держала за шею грязную безрукую куклу.
— Хочешь ее?
— Хочу.
— На.
Я взяла куклу и посадила ее на чашку.
Гришка дал мне грушу и кусок хлеба.
Большая тощая собака подошла и уставилась на меня голодными желтыми глазами. Я отщипнула кусочек хлеба и положила на землю. Щелкнули страшные белые зубы, кусочек исчез, и опять на меня уставились завистливые желтые глаза.
— Не дам, — сказала я, запихивая весь кусок в рот, и подтолкнула его пальцем.
— Ну, пошли домой! — скомандовал Гришка.
И мы отправились в обратный путь.
У речки ребята взяли меня на руки. Мы вошли в воду. Вдруг послышался топот. Обдавая нас с ног до головы брызгами, в воду влетели всадники. Они неслись на рысях, возбужденные, пыльные, не обращая на нас ни малейшего внимания.
— Наши! — закричал Гришка.
— Наши! — заорали за ним Оксана и Тарас.
Я опять очутилась по горло в воде, а ребята долго кричали, размахивая руками.
Домой я вернулась, когда солнце уже низко висело над садами. Я открыла дверь, и меня сразу схватила няня Настя.
— Господи, вот она! Сама пришла! — закричала она и внесла меня на руках в комнаты.
Из спальни выбежала растрепанная мама. Она больно шлепнула меня, потом, опустившись на колени, обняла и заплакала. Улыбаясь сквозь слезы, она тискала меня, то прижимая к груди, то отодвигая и заглядывая мне в глаза, будто видела меня в первый раз.
— Где ты была? Где ты была? — повторяла она, стаскивая с меня мокрую одежду.
— Отлупить ее надо как следует! — сказала Лена, входя в комнату. На руках она держала новую девочку, которая смотрела на меня большущими черными глазами.
Я подумала: «Раньше у нее этих глаз не было».
Мама ушла ее кормить, а няня Настя, укладывая меня спать, сказала:
— Как же ты могла? А? Не спросившись, не сказавшись. Мама так расстроилась — молоко пропало…
— Не брала я молока, — сказала я, засыпая.
Сквозь сон я увидела, как распахнулась дверь, на пороге остановился взволнованный, счастливый отец и сказал:
— Катя, дети! Сегодня в город вернулись красные! Вернулась Советская власть!
А я подумала: «И вовсе они не красные, они — как все». Через год моей матери не стало. И это все, что я о ней помню.
РАССКАЗ
Когда внезапно умерла наша мать, мы остались на руках у Насти. Отец наш, врач, работал в городской больнице и пропадал там дни и ночи.
Старшая сестра, пятнадцатилетняя Лена, замкнувшись в своей тоске, почти не обращала на нас внимания.
Моей младшей сестре Мане не было и двух лет, мне было шесть.
С нами была Настя.
Она кормила нас, одевала, причесывала, поила лекарствами, шлепала, ласкала и рассказывала нам сказки.
Наша няня Настя была замечательной рассказчицей. Мы с младшей сестрой Маней ходили за ней, как два голодных щенка, и выпрашивали сказки. Мы подчинялись ей как завороженные, едва она произносила «жили-были» или «однажды», а при слове «вдруг» мы таращили на нее глаза, затаив дыхание. Мы могли съесть пересоленный суп, подгоревшую кашу, мы покорно бросали любую игру, терпели мыло в глазах, если нам была обещана сказка.
Настя начинала рассказывать, и я видела, как ночью в таинственном саду по ветвям скакали жар-птицы, похожие на огненных индюков; как из широких рукавов царевны-лягушки вылетали звезды и, сшибая верхушки деревьев, рассыпались по небу. Настя рассказывала, и мне хотелось залезть под стол, когда, размахивая метлой, неслась под облаками злобная старая неряха баба Яга; и радостно замирало сердце, когда навстречу ей вылетал на Сивке-Бурке веселый, храбрый и умный Иванушка-дурачок, освобождать из плена царевну.
Больше года прошло со дня смерти нашей матери, когда вернулся с войны Настин жених, Матвей. Он воевал где-то далеко от дома и уже один раз должен был вернуться, но остался воевать за Советскую власть.
И вот однажды он встал у нас на пороге.
Настя бросилась ему на шею, а он застонал от боли.
Больше месяца прожил у нас Матвей, пока отец залечивал его раны. За это время мы с ним подружились. Он не рассказывал нам сказок, он говорил о боях и разведках, а мы, раскрыв рты, слушали его, не все понимая. Он казался нам особым, диковинным человеком — любимым нашим героем — Иванушкой из Настиных сказок.
А потом Настя уехала с Матвеем.
Она уехала счастливая и плачущая, а мы второй раз осиротели.
После отъезда Насти жизнь наша сразу переменилась.
Нас отвели к бабушке. Бабушка была акушерка. Она была высокая, стройная и седая. Она всегда спешила и всегда кричала. Бабушку вызывали ночью, приезжали за ней днем, к нам в комнаты вваливались перепуганные, заплаканные мужчины. Бабушка уходила, схватив пузатый кожаный саквояж, а мы оставались с ее подругой, молчаливой и медлительной тетей Пашей. В молодости с ней случилась какая-то беда — она была хромая и много лет жила у бабушки. При тете Паше мы затевали бешеные игры, вытирая животами пыль под кроватями, смешивали в тазу лекарства из шкафа, дрались, визжа и катаясь по полу. Тетя Паша вынимала из ящика стола лакированную шкатулку, шуршала пожелтевшими конвертами и тяжело вздыхала. Если мы начинали слишком сильно шуметь, она молча рассаживала нас по разным комнатам и снова начинала рыться в своей шкатулке.