Повесть и рассказы
Шрифт:
— Ты погоди, ты не спи, — говорила она. — Ты мне скажи — он украл ее от мужа или она так и осталась в неволе?
— Кто?
— Царевна.
— Какая царевна? Какой муж?
— Да ведь она с Кощеем-то жила, я думаю, а то что ей у него делать-то?
— Она ничего не делала, она плакала.
— Ты погоди, ты не спи. Дак полюбовник-то украл ее, я спрашиваю?
— Кто?
— Ну, Иван-то полюбовник ей был, я думаю. Как же он ее украл, раз ключа не было?
— Я вам потом расскажу, я спать хочу.
— Нет,
— Я не помню.
— Зачем же начинала, раз не помнишь? Рассказывала, рассказывала, а потом глаза завела и спит. Уважать надо старого человека.
— Я не вам, я Мане рассказывала.
— Как — не мне? Она-то спит, а я-то не сплю! Да погоди ты моститься-то! Гляди-ко! Опять спать наладилась! Нет, ты погоди!
Она держала меня за плечи, не давая лечь. Глаза ее мокро блестели из-под нависших козырьками век, а под широким платьем все время что-то шевелилось, как будто по ее телу бегали мыши…
На мой рев прибежала Лена.
— Что такое, почему ты ревешь?
— Кто ее знает, чего она ревет? То одна загудела, теперь эта. Может, они у вас припадошные?
— Я спать хочу. Я сказала, завтра расскажу, а она сейчас хочет.
— Маня уже спит, что ты? — сказала Лена.
— Это няня просит.
Лена удивленно посмотрела на меня, на няньку, потом сказала:
— Вы идите спать, пожалуйста, я сама ее уложу.
Нянька вышла, недовольно ворча.
Лена погасила лампу. В комнате стало темно. На пол легло окно из лунного света. Лена обняла меня, и я прижалась щекой к ее жесткой ключице.
— Лена, — сказала я ей, — Лена, бабушка говорила, что надо искать маму. Где она, как ее искать?
Лена так резко выдернула руку из-под моей щеки, что мне стало горячо. Она села в кровати и громко спросила:
— Это сказала бабушка? Кому сказала?
— Папе.
— Неправда, бабушка не могла этого сказать.
— Нет, сказала, я слышала. Она сказала: «Надо искать детям мать».
Лена схватила меня за руку. Ее лицо, освещенное луной, как бы повисло в темноте и стало белым и плоским, как нарисованное. Она заговорила горьким, взволнованным шепотом:
— Ты глупая, ты ничего не понимаешь. Нашу маму нельзя найти. Она умерла. Это будет чужая женщина. Это будет мачеха.
— Мачеха?
Это недоброе, жесткое слово было мне знакомо. Я вспомнила протяжный Настин голос: «Злая мачеха выгнала старикову дочку на мороз…»
— Нет, бабушка не говорила про мачеху, она сказала…
— Ах, ты ничего не понимаешь! — перебила меня Лена. — О чем с тобой говорить!
Она отвернулась и долго молчала, потом спросила:
— А что ответил папа? Ты слышала, что он ответил?
— Он сказал: «Я не могу ее забыть».
— Да? Он так сказал? А еще что? Вспомни.
— А еще он сказал: «Подумайте, что вы говорите».
— Конечно, конечно, папа так сказал… Ну ладно, спи. Мне завтра надо
Лена опять просунула руку мне под голову, и мы заснули. Утром старуха, ворочаясь, как медведица, укладывала свой сундучок.
— Нет, — бормотала она, — лучше кухарить, чем с детями. Дура, я взялася. И дети попались какие-то скаженные!
— Мы не скаженные, — сказала я.
— И ты тут. Ладно. Ну-ка, расскажи мне, что дальше было.
Я рассказала няньке, как Иванушка победил Кощея и увез царевну.
— Ну, вот и хорошо, — сказала старуха, — значит, по-честному. И свадьбу сыграли. Так… — Она взглянула на меня своими спрятанными глазами. — Ишь ты! Какое мелкое дитя, а какое языкатое. И где в твоем тщедушном теле слова такие лежат? Ишь ты! «По усам текло, а в рот не попало!» — протянула она и засмеялась, не раскрывая рта, как-то странно фыркая носом.
— Это нам Настя рассказывала. Она много сказок знала. Она с Матвеем уехала, а мы остались.
— Так. Значит, рассказывала она вам… А я вот не умею с детями. Своих не было: мужик мне плохой попался, пил без просыпу, потом помер. Свекровь ела меня. Я в кухарки пошла. Вот так. Тебе спасибо. Уважила старуху. — Она опять покосилась на меня и добавила: — Не понимаешь ты ничего, что я тебе говорю. Мелка больно.
— Нет, я понимаю, — ответила я. — А кто вас ел?
Старуха опять смешно зафыркала, взвалила на плечи сундучок и ушла, не оглянувшись.
…В один из летних дней мы с Маней играли в саду за домом в прятки.
Пышные, приземистые яблони еле удерживали на своих усталых ветвях множество блестящих, умытых теплыми дождями яблок. При малейшем ветре яблоки срывались и падали на землю с глухим стуком. Деревья сияли в потоке розового предзакатного света.
Внезапно открылась калитка, и в сад вошла невысокая молодая женщина. За ней шел отец. Мне хотелось побежать к нему, но я постеснялась и спряталась за куст смородины. Женщина свернула с дорожки и пошла по густой траве, наклонившись и задевая ее рукой. Она почти дошла до куста, за которым я лежала, но вдруг остановилась, села на траву и, закинув голову, стала смотреть на небо, где рядом с солнцем шевелились странные розовые животные.
— Как хорошо здесь! — сказала она.
Папа подошел и прислонился спиной к пружинистой яблоневой ветке.
Тут ко мне в рукав залез муравей, и я испугалась, что он меня сейчас укусит. Пока я ловила муравья, женщина разговаривала с папой, и я услышала, как она сказала, что у нее триста детей и надо их всех привезти с дачи.
«Врет», — подумала я, а папа нисколько не удивился ее словам. Он спросил:
— Вы, наверное, очень устали?
— Да, очень, — ответила гостья.
В это время муравей все-таки укусил меня, я вскочила и увидела рядом с собой муравейник. Пришлось выйти из-за куста.