Повесть и рассказы
Шрифт:
Часто бабушка не приходила ночевать. Возвращалась она рано утром или днем, шумно распахивала дверь, падала на стул, потом мылась с головы до ног и сразу бралась за нас. Она мыла и скребла мне спину, как стол. Если бы она могла, то оторвала бы мне уши, чтобы их лучше вымыть. При этом она все время ворчала, что в доме черт знает что творится. Покончив с мытьем, она быстро ела, в изнеможении валилась в кровать и засыпала.
Отец каждый день забегал к нам после работы. Он озабоченно оглядывал нас, спрашивал: «Ну, как живете-можете?»,
Иногда он начинал вглядываться в бледное, большеглазое лицо Лены, потом вдруг замолкал, спустив нас с колен, уходил в другую комнату.
Однажды я долго не могла заснуть в душной бабушкиной постели.
Вкрадчиво и назойливо тикали часы в вышитой туфельке на стене. Маня всхлипывала во сне и молотила меня по животу пятками.
Я услышала в соседней комнате голоса бабушки и отца.
Бабушка говорила папе, что она не может за нами следить, что ее дом для нас неподходящее место и что от этого всего у нее разрывается сердце.
«Как это может разрываться сердце? — подумала я. — Это неправда».
— Им нужна няня, — продолжала бабушка.
Я сразу вспомнила Настю. «Где она? Побыла с Матвеем, и хватит. Нам плохо без нее».
Потом папа спросил у бабушки:
— Что же делать? Вы видите, как я работаю.
И бабушка сказала папе:
— Надо искать детям мать.
Папа ничего не ответил и стал ходить по комнате.
«Как, — думала я, — значит, нашу маму можно найти? Значит, она где-то есть, раз ее надо искать?»
— Тебе тридцать семь лет, — продолжала бабушка, — все равно это случится, но помни — детям нужна мать.
— Я никого не могу сравнить с ней, — глухо сказал отец, — я не могу ее забыть.
Стало тихо, только слышно было, как папа ходит по комнате. Вот он идет мимо маленького столика — там скрипит половица, вот проходит мимо шкафа — звенят бутылочки с лекарствами, вот наступил на медную дощечку у порога… Потом пошел обратно, и опять звенят бутылочки, трещит половица… Я стала засыпать, но Маня снова завертелась, и я услышала голос бабушки:
— Ты ей давал уроки, помнишь? Ты помнишь эту девушку? Она не вышла замуж, она сейчас в Петрограде. Хочешь, я ей напишу?
— Подумайте, что вы говорите? — ответил отец.
— Мне тяжело говорить с тобой об этом, — помолчав, сказала бабушка. — Катя была моей любимой дочерью, и мне ее никто не заменит. Но надо думать о детях.
Разговор этот встревожил меня. Я понимала, что речь идет о нас, но все-таки что-то ускользало от моего понимания. Меня тревожило и пугало то неизвестное, что надвигалось на нас из этого ночного разговора.
Однажды
Я увидела на полу у печки серую кучу, из которой торчали подошвы ботинок. Куча зашевелилась и оказалась толстой старухой. Она стояла на четвереньках и раздувала огонь. Щеки ее то надувались как шар, то мягко обвисали, а большой нос был похож на кусок пемзы.
Дрова разгорелись. Из печки стали выскакивать теплые желтые блики. Старуха, стоя на четвереньках, повернула к нам голову, повязанную платком, и гулко спросила:
— Вы, значит, и есть?
Это была наша новая няня. Она много сидела или стояла, опустив руки и глядя в пространство. Мы, играя, прятались за нее, как за шкаф.
Вечером, перед сном, мы уговорили ее рассказать нам сказку.
Мы лежали в постелях, а нянька, сидя на стуле в углу, вязала что-то серое, бесформенное, похожее на половую тряпку.
Мы стали ждать сказку. Мы ждали таинственных и волнующих слов «вдруг» или «однажды»…
— На высокой горе стоял дом… — проговорила нянька низким, качающимся голосом и замолчала, распутывая узел.
— Ну?
— Чего ну?
— Стоял дом, и что?
— Да ничего, стоял и стоял.
— А кто в нем жил?
— Не знаю я, кто жил, мало ли кто в домах живет.
Она вытянула нитку, оборвала ее и с досадой стала связывать.
— Ну, а в этом доме кто жил?
— А никто не жил, ушли все. Колом дверь подперли и ушли. — Снова замелькали спицы, и нянька забормотала: — Вот они шли-шли и видят…
С колен ее соскочил клубок и покатился под кровать.
— Что видят?
— Ну, видят — пень стоит. — Нянька опять замолчала и полезла за клубком.
— Ну?
— Что это ты все нукаешь? — недовольно спросила она, с трудом вылезая из-под кровати. — Про что я говорила-то?
Она уселась на стул и опять взялась за свою тряпку.
— Вы сказали: «видели они пень»…
— Кто увидел?
— Ну, кто в доме жил.
— А-а-а! Да-да. Вот она увидела пень-то и сразу говорит: «Ты кто такой? Чего здесь стоишь?» А он хвостом махнул да и убежал в лес.
— Кто — пень?
— Зачем пень — конь.
— Какой конь?
— Ну, обыкновенный конь, с гривой.
— А пень?
— Какой пень?
— Ну, вы сказали — «увидела она пень».
— Ах, ты вон про что! Так та сказка уже кончилась.
В этом месте Маня заплакала.
— Не хочу про пень! Хочу Настю! Где Настя? — кричала она, захлебываясь и взвизгивая.
Старуха растерялась. Глаза ее испуганно забегали.
— Ах ты, батюшки! Чего она?
— Маня, погоди, я тебе расскажу сказку. Хочешь? Хочешь про Василису Прекрасную или про колобок?
Я стала рассказывать, а Маня затихла, изредка всхлипывая. Не знаю, что это была за сказка, не помню, когда я заснула. Проснулась я оттого, что меня трясла нянька.