Повесть из собственной жизни. Дневник. Том 2
Шрифт:
Игорь растет. Улыбается, смеется, обхватывает ручонками шею. Как возьмешь его, чувствуешь, что больше ничего и не надо. Сейчас спит.
Юрий обижается, когда я говорю, что его тянет за дверь. А разве не так? Вот поставил капусту, пошел в уборную и вот так — полтора часа, как его нет. Только и смотрит, как бы удрать. Предпочитает остаться голодным, только бы не дома!
Часто приходят поэты — Мандельштам, Терапиано. Начинается чтение стихов. Кто-нибудь из вежливости предложит другому прочесть, и польются стихи обильным потоком! Юрий не может не читать своих новых стихов. Он готов читать их хоть Игорю. Слушатели совершенно необходимы. Да так и все.
Он стал писать хорошие стихи.
…И третий сон: опять прозрачный вечер [214] , ГолубизныМне только не нравится «голубизны небесной белый снег» — я не люблю такой расстановки слов. Но две последние строчки лучше всего стихотворения! Да, пишет он хорошо, это правда. А я все хуже и хуже. Но не все его стихи мне нравятся. Храмы и каменщики надоели [216] , я презрительно называю их «плотниками».
214
«И третий сон: опять прозрачный вечер…» — Строки из стихотворения Ю.Софиева.
215
Глетчер — Ледяная река (ледник), спускающаяся по долине или по склону горы.
216
Храмы и каменщики надоели — И.Кнорринг имеет в виду интерес Ю.Софиева к масонству. См. комментарий к стр. 235 (к 29 апреля 1931).
5 сентября 1929. Четверг
Этот листок я нашла вчера на столе, вернувшись из Люксембурга. Ответ на мое вчерашнее: «Награда». Стоило больших усилий, чтобы сохранить самообладание и ничем не выдать боли. Но все-таки Юрий это понимает. И это доставляет ему удовольствие.
К чему была вся эта комедия со вставанием?
— Я плохо спал, я уснул в 4 часа, я не могу работать. У меня расшатаны нервы, мне надо принимать электрические души ит.д.
К чему эти постоянные напоминания о расшатанных нервах, бессонных ночах и т. д.?
Сегодня я полушутя-полусерьезно сказала:
— Жены нет. Одна нянька!
Он ответил грустной улыбкой. Меня колют его постоянные упреки в том, что «жены нет».
А уж если он таким стилем начал писать, чем все это кончится? К чему это приведет? Что же делать, наконец, что же делать?!
24 сентября 1929. Вторник
Давно я не трогала эту тетрадь. Многое хотелось написать и о себе, и о дитенке, и об Юрии. Но каждый раз чье-то присутствие меня останавливает. Когда мы жили дружно, то мне хотелось писать об Игоре, записывать каждую мелочь, как он ночью сам нашел и засунул себе в рот соску, или ловит свои ноги, как «разговаривает», как капризничает. Но когда мы начинаем ссориться — мне хочется писать только об этом. Последний раз мы поссорились так, что, мне кажется, дальнейшая возможность ссор исключена совершенно — мы просто стали чужими. Иногда мы можем жить довольно мирно.
25 сентября 1929. Среда
Вчера меня Юрий перебил, а сегодня уже нет настроения. Дело в том, что хозяин очень много прибавил на комнату, и зимой мы будем платить большие деньги. Но что же делать? Ведь выехать некуда, а значит, выхода нет, а если хозяин еще на что-нибудь прибавит — и это проглотим. Конечно, надо квартиру, но не на зиму глядя ее искать.
И еще литературные неприятности. В «Новостях» уже сто лет лежат стихи. Я уже и смотреть перестала. И не жду больше. С «Совр<еменными> Зап<исками>» тоже беда. Когда Кутузов был в Париже, я была у Бунакова и дала ему стихи. А теперь получено письмо от Цетлина [217] с просьбой дать одно из них для октябрьской книжки, а другое — для следующей. В этой книжке будут, по слухам, Ладинский и Поплавский, если еще пойдет
217
С «Совр<еменными> Зап<исками>» тоже беда. […] Я была у Бунакова […] Получено письмо от Цетлина — И.И.Бунаков (Фондаминский) — соредактор журнала «Современные Записки» (Париж, 1920–1940), М.О.Цетлин — редактор отдела поэзии этого журнала.
218
Чикагский «Рассвет» — «Рассвет» (Н.-Й., 1924–1926; Чикаго, 1926–1940), еженедельная газета.
А пока, кажется, все-таки надо послать в «Рассвет», пока деньги есть.
28 сентября 1929. Суббота
Из отеля нас систематически выживают. Сначала прибавили 10 фр<анков> на воду, потом 10 <франков> — на отопление. Теперь — «нельзя стирать». А, может быть, на стирку еще прибавят. Одним словом — тупик.
С Юрием как будто ничего. Так-таки молчим. Да, может быть, оно так и лучше. Когда он как-то вечером прочел мне последние стихи:
— Я могу примириться с тоской, С недалеким бесславным концом, Даже с этим унылым лицом, Даже с умным и чуждым тобой…— я думала, что произошло что-то непоправимое. Лег спать молча.
— Почему же ты мне не сказал, что у тебя 3 новых стихотворения?
Попробовал отшутиться:
— Не следовало бы их читать на ночь!
— Все равно, когда-нибудь же надо.
До утра мы не произнесли ни слова.
Весь день у меня было ужасное состояние. Вечером встретились миролюбиво, без дутья и драматических поз, и были друг к другу особенно внимательны и бережливы. Тщательно избегали таких слов, как «вчера» или «стихи». Как-то вышло, что я пошла с ним в типографию. Говорили о постороннем, и мало-помалу неловкое чувство рассеялось. Так и до сих пор совсем не ссоримся, стараемся быть внимательными и нежными, и иногда это удается. Слово «стихи» мы уже произносили много раз, но «твои стихи» — ни разу. Я не знаю, насколько это хорошо, такая «тактика замалчивания», но это легче, проще и менее болезненно.
29 сентября 1929. Воскресенье
Ссориться начали ночью. Началось из-за дитенка. Что-то такое было неладно. Опять обидные до слез шпильки, вроде того, что «все очень мило говорят — пальчиками подавился! Когда он болен», — опять этот преувеличенный спокойный тон, который делает меня бешеной.
Сейчас уже половина второго, а он все еще спит. Интересно, сколько он будет спать. А я уверена, что и время он знает, и спать ему не хочется, и просто хочет меня позлить. В таком случае, план выбран превосходно!
1 октября 1929. Вторник
Из всех слов, сказанных Юрием этой ужасной ночью, есть две правды: 1) что он не верит больше мне и моей случайной нежности; 2) если нас растащить в разные стороны, то все равно сбежимся. Не спали до 3-х. Утром глаза болят от слез, и анализ на legal ++.
3 октября 1929. Четверг
Достаточно мне было раскрыть сегодня газету (нарочно не торопилась), чтобы расстроиться на весь день. Первое, что мне бросилось в глаза, — подпись: Илья Голенищев-Кутузов [219] . Первый раз прислал и совсем ведь недавно, а мои — сотрудника с 24-го года — лежат. Потом объявление «Современных Записок»: стихи Адамовича, Поплавского, Терапиано и Кутузова. Я пришла в эту комнату и заплакала. А Кутузов нажил себе врага. Воображаю Юрино торжество: «Видала? Кутузов-то! Вот молодец, Илья, пробился-таки!»
219
Достаточно мне было раскрыть сегодня газету […] подпись: Илья Голенищев-Кутузов — Стихи И.Голенищева-Кутузова опубликованы: ПН, 1929, 3 октября, № 3116, с. 3.