Повесть из собственной жизни. Дневник. Том 2
Шрифт:
— Не прихоть, а помощь мне.
— Ну, этого я еще не знаю, какая помощь…
— Свинья ты!
Началась перепалка.
— Чего ты злишься, ведь я же не о тебе говорю.
— Это все равно.
— Нет, Ира, это совсем не все равно.
— Нет, это все равно!
— Если бы было все равно, я бы столько не терпел…
— Ты терпишь! Ведешь себя по-свински, да еще «терпишь».
Потом он выпалил, что «очень доволен создавшимся положением», и тогда я его оборвала:
— Только имей в виду, что положение это углубляется. Как бы тебе не пришлось пожалеть об этом!
После мы не произнесли ни одного слова. Он вскоре ушел к Станюковичам, я думала, до собранья уже не вернется. Вернулся, принес еду. Я была в
Никого даже не жалко, ни его, ни себя. Одно только ужасно — всеподавляющее чувство какого-то последнего одиночества. То, что я боялась больше всего на свете.
1 декабря 1929. Воскресенье
Юрий вернулся в 6 утра. Т. е. вернулся-то раньше: вставая ночью часа в 2 к Игорю, я увидела на стуле два портфеля, один с делами Союза, другой, как мне показалось, Кутузова. Я поняла, что Юрий цел и невредим и, может быть, даже не один, и заснула. Он пришел в 6, когда я кормила Игорешка. Оба не произнесли ни слова.
С утра перетащила коляску в ту комнату, и целый день Игорь был там. Я тоже. С утра состояние бодрое, по крайней мере, наружно. Потом со всей четкостью и остротой встал вопрос: «Что же дальше?» Днем было некуда себя девать. Юрий встал поздно, не разговаривали. Но моментами было его нестерпимо жаль. Особенно раз: приходила Наташа, мы с ней ходили гулять, потом я возвратилась, а она еще поднимается по лестнице.
— А где Наташа?
— Идет.
И стал поспешно надевать пиджак. А Наташа прошла прямо в ту комнату, и я ее не повела к себе. Там закусывали и пили чай. Зачем-то пришла сюда — Юрий сидит и читает. Мне стало мучительно не по себе.
Вот и сейчас — реву уже из-за одной только жалости к нему. Нарочно пью крепкий кофе, чтобы разогнать сон. Знаю, что он вернется поздно, может быть, опять под утро, и знаю, что не лягу до ночи. А вот — зачем — не знаю. Едва ли возможны теперь какие-нибудь разговоры.
9 декабря 1929. Понедельник
Единственное место, где я еще могу встретить Терапиано, — La Bolee, но меня туда не тянет. Значит, и эта последняя возможность отпадает. Виноват больше всего Виктор. Озорство, месть — не знаю. Юрия тоже не оправдываю. Юрий передавал такой диалог:
Юрий: Виктор, ты знаешь, как это называется?
Виктор: На востоке это называется фанатическая преданность идее, а на западе, может быть, подлость.
Очень некрасивая шутка, и совсем не понимаю, зачем нужно было всю эту кашу заваривать. Конечно, с моральной стороны они правы, и Ю.К. сам попал в глупое и смешное положение, но все-таки это вышло нехорошо. Жаль, что я не была на том собрании [222] , — лишний голос за Смоленского в казначеи, Терапиано не отказался бы от председательства, и все было бы хорошо. На дела Союза мне, в конце концов, наплевать, мне важно сохранить хорошие отношения между двумя Юриями. А теперь они нарушены.
222
Жаль, что я не была на том собрании — Речь идет об отчетно-перевыборном собрании Союза, на котором Ю.Софиев был избран председателем.
17 декабря 1929. Вторник
А с Юрием мы, должно быть, все-таки разойдемся. Вот написала и совсем не страшно и даже как-то смешно. А несколько часов назад эта мысль вспыхнула со всей очевидностью. Наши последние такие хорошие дни внезапно кончались ораньем и чуть ли не топаньем ног и т. д. Из-за чего все произошло, даже писать не стоит: глупость. Кажется, из-за того, что я носила Игоря в ту комнату.
— Нашли игрушку! Я имею на него больше прав и требую! Студите ребенка! — и все в этом духе, и на мой ответ:
— Это я узнаю, это
Портим мы друг другу крови много. А все-таки терпим. Я все это ужасное положение переношу, потому что я его люблю. А порой кажется, что не нужно терпеть, все равно ничего хорошего не будет, и прежних отношений не может быть. Да и какая может быть нежность к человеку, который на меня кричит или на которого я кричу — это все равно.
Юрий хвастается, что у него философский склад ума, склонный к обобщениям, и что он из всего делает выводы. А вот из создавшегося положения он вывод сделать боится. Я верю, что и он меня любит, но не верю, что мы можем удержать наше пошатнувшееся здание.
Я сегодня была спокойна, даже не плакала, даже не возвышала голоса. Я спокойна и сейчас. Уже все мне кажется смешной глупостью. Я опять накануне пассивной идеи: «перемелется — мука будет». Я сумею быть активной, когда это нужно будет. А пока — ни одного жеста, ни одного слова. Мне просто тяжело это.
19 декабря 1929. Четверг
Ничего — помирились.
28 декабря 1929. Суббота
Послала вчера в «Посл<едние> Нов<ости>»: «Не нужно слов, один лишь голос», и Юрий сделался мне как-то ближе.
29 декабря 1929. Воскресенье
Стихи уже напечатаны. Прямо обалдела — от такой скорости.
Юрий и Илья сочинили экспромт:
Никакой ты итальянец, И романтика к чему? Просто ты ведь Тер-Апьянец И невежда по уму. [223]Юрий очень любит выставлять его (Терапиано — И.Н.) в смешном виде. А Кутузов говорит:
— Ведь этот его доклад о сборнике на том вечере [224] — три четверти от тебя, Юрий, и четверть — от меня.
223
«Никакой ты итальянец» — Стихи обращены к Ю.К.Терапиано, названному «Тер-Апьянцем».
224
Доклад о сборнике на том вечере — Речь идет о «Вечере устных рецензий» на второй сборник Союза, вышедший накануне. На вечере, состоявшемся 22 декабря, с критикой выступили Г.Адамович, Г.Иванов, Н.Оцуп, Б.Поплавский, Г.Раевский, Н.Рейзини, М.Слоним, Ю.Терапиано и Ю.Фельзен. Рецензию на сборник написали Г.Адамович («Молодые поэты» // ПН, 1930, 9 января № 3214, с. 3), а также В.Ходасевич, высказавший пожелание, чтобы «вместо бесплодного скучания молодежь наша занялась изучением языка и его стиля» («Скучающие поэты» // Возрождение, 1930,30 января). Во 2-й сборник Союза вошли стихи В.Гансон, А.Гингера, И.Голенищева-Кутузова, А.Дуракова, Е.Калабиной, И.Кнорринг, Д.Кобякова, В.Мамченко, Ю.Мандельштама, Д.Монашева, А.Присмановой, Ю.Рогаля-Левицко-го, В.Смоленского, Ю.Софиева, Н.Станюковича, Е.Таубер, К.Халафова, Т.Штильман. И.Кнорринг представлена стихами: «Всегда все то же, что и прежде…» и «Награда».
Мне хотелось напомнить, что и его доклад тоже на 3/4 от Юрия и 1/4 от Терапиано.
О, люди!
30 декабря 1929. Понедельник
Вчера днем Юрий работал. Я одна. Стук в дверь — Ю.К.
— Юрия Борисовича нет?
— Нет, но он должен скоро прийти.
Разделся, стал ждать. Нужна была ему печать, чтобы сдать объявление в газеты о сегодняшнем вечере Раевского. Печать я ему достала, а его задерживала. Говорили о том, о сем. Перешли на стихи. Заговорили о моих стихах.