Повесть из собственной жизни. Дневник. Том 2
Шрифт:
Итак, еду.
Странно, дожила до 30-ти лет, а ведь в первый раз куда-то еду одна. Даже не совсем уверенно себя чувствую.
Послезавтра увижу моего Игорешку, каким-то я его найду? Не может быть, чтобы он почувствовал какое-то отчуждение, нет, не верю! Больше всего я боюсь найти затравленного зверенка.
10 марта 1936. Вторник. Hendaye
И какого дьявола я торчу в этом проклятом Андае?! Чтобы платить 20 фр<анков> в день, мерзнуть до костей, сидеть у моря, в полном смысле ждать погоды, смотреть снизу вверх на Nid Marin и ругаться? Ведь если будет такая погода — я больше
Игорь мне говорит:
— Ты знаешь, как зовут нашу директрису? Mademoiselle такая-то.
— А что, она старая или молодая?
— Ну, старая.
— А что она делает? Приходит к вам?
— Нет, она в бюро сидит.
Так себе и представляю: «высохшая» старая дева, педгитка, которую молоденькие инфермьерки боятся пуще огня — с одной стороны, а с другой — всячески проводят ее за нос. Как, напр<имер>, со мной. Они Игоря от школы освободили и договариваются со мной, где я его буду встречать, очень в этом отношении предупредительны, а в тоже время просят, чтобы, когда они идут по улицам, я бы не шла с Игорем за руку и вообще по возможности делала бы вид, что я тут ни при чем. А дома хотели, чтобы я весь превенториум осмотрела, где спит, где едят. «Не может быть, чтобы тебя не провели, если попросишь. Ну, да ты добейся всего!» А я даже своего Игорушку могу видеть только контрабандой!
О нашей встрече, о первом впечатлении — потом, как устроилась, я написала Юрию письмо на 2 1/2 листах и повторять не буду. Буду писать о том, что мне нравится и что мне не нравится.
Вообще же я не в восторге:
1. Страшнейший ветер. То, что в Париже мы называем словом «ветер», здесь можно назвать «ветерком». А «Ни Марен» стоит на горе, на самом открытом месте и ничем от ветра не защищен. В такую погоду, как сегодня, там, по-моему, ни один ребенок устоять не может.
2. Едят они, м<ожет> б<ыть>, и хорошо, но молока не пьют. А какая же это еда для ребенка без молока?!
3. Днем не спят. А какой же это санаторный режим? И, по-видимому, очень много ходят пешком.
4. Умываются только по утрам. «На весь день и на всю ночь», — как говорит Игорь.
5. Все дети с насморком, небольшим, правда; но шмыгают. Уже дома, наверное, была бы паника и уже, наверно, я бы пускала Игорю капли в нос. Ходят без пальто и днем, и вечером, хотя, как солнце спрячется, я запахиваюсь в мое пальто и только что нет перчаток.
6. Игорь не поздоровел, хотя слегка порозовел, и нет синяков.
7. И, наконец, что меня больше всего поразило: на пляже, когда все дети играют, один мальчик лет 3–4 во все время прогулки стоит на одном месте, раскачивается, глаза стеклянные и, совершенно даже нисколько не скрываясь, занимается онанизмом. Не видеть этого нельзя, а между тем никто из инфермьерок не обращает на него ни малейшего внимания. Когда я спросила у одной из них насчет Игоря, она мне ответила, что он, правда, очень нервен, но ничего такого она за ним не замечала. Правда, где уж ей заметить, если она и того мальчишку не замечает!
А теперь — вот что мне нравится.
В смысле моральном все мои страхи оказались напрасны. Я не только не нашла «затравленного звереныша», но сам Игорь без всяких моих вопросов несколько раз повторил мне, что «ему очень хорошо». Все дети очень веселы и на пляже вертятся, как бесята. На пляже им позволяют делать все, что им угодно, нет таких
Никакого гнета, они, видимо, не чувствуют. Я несколько раз видела, как дети подходили к инфермьерке и ласкались. Сами подходили, так что нельзя заподозрить, что это делалось напоказ.
Спят с открытым окном. Прибавить к этому еще, конечно, великолепный морской воздух, и плюсы, м<ожет> б<ыть>, перетянут все минусы.
А прибавить, что Игорь все-таки от меня отвык, — тогда уж не знаю.
Сегодня я его так и не видела. Ждала все утро, после обеда, 4 часа ждала над морем, думала, что хоть после gouter [383] выйдут. Закоченела, от моря меня уже стало подташнивать, я пошла на хозяйскую кухню греться у плиты. Кухарка-испанка дала мне кофе. Как бы я весь мой Андай на кухне с кухаркой не просудачила?!
383
Полдник (фр.).
11 марта 1936. Среда
11 ч<асов> 30 <минут>
Чудное утро, чудное море, чудный Игорь! Нет, я очень довольна его etat morale [384] . Очень весел, снимала его у моря на парапете, плетущим свою chainette. Потом сняла «Ни Марен» снизу, с фасада. Жалко, если из этих снимков ничего не получится: фотограф-то я неважный. Особенно этим аппаратом.
Игорь видел меня еще с горы, когда я сидела у моря и как я потом встала и пошла им навстречу. Был очень мил и ласков. Рассказывал, как однажды они пошли гулять очень далеко и их застала гроза. Они спрятались в каком-то полуразрушенном сарае, и потом всем им надо было менять чулки, так как у всех ноги были промочены, чулок не хватило даже, и на Игоря надели совсем новые. Он мне с гордостью их показывал.
384
Душевное состояние (фр.).
— Так это было недавно?
— Нет, давно уже.
— Так чулки тебе с тех пор не меняли, что ли?
— Нет, не меняли. Они у меня еще целые. Как порвутся, тогда и переменят.
Ну и ну!
Потом очень подробно расспрашивал меня о моем финансовом положении, сколько я плачу за комнату, где и что я ем, сколько плачу, сколько стоит билет; и есть у меня еще 100 фр<анков>. И все это совершенно бескорыстно, он ничего у меня не просил.
Совсем не разучился писать по-русски, только иногда буквы путает. Написал папе письмо. Я его заставила всем написать.
Молодчина!
Вчера после обеда они спали. Видимо, так полагается в плохую погоду. А потом я, сидя у моря, видела в окне второго этажа розовый передничек — и Игорь подтвердил, что это и есть salle des jeux [385]
Вечер.
Я говорю — все дети веселы. Нет, кроме одного. Этот мальчик здесь не больше недели. У него прелестные, очень нежные глаза. А под носом до губы какая-то странная припухлость и сильный насморк. Мальчик тихий, немного плакса и хлюпик.
385
Игровой зал (фр.).