Повесть о Болотникове
Шрифт:
— Ну, каково детей да людей моих бог хранит?
— Дён через пять пойдут за нами следом. Скарб укладают.
— А на Москве што?
— На Москве в Юрьев день смутно было. Холопы о выходе челом били — вор Косолап народ мутил. Да еще на меня за девку Грустинку челобитье подано. А писал жалобу наш холоп дворовый, черниговской вотчины недоросль; [14] он же и про великого государя невесть што молвил. И его с тем вором Косолапом свели на съезжую, да вор Косолап и тот наш холоп, Ивашка Исаев сын Болотников, в ночи побежали неведомо куда.
14
По
Рыжий осенний лес принял поутру беглого холопа. Он быстро шел по берегу, обходя рыхлые клинья отмоин у речных излучин. Москва и Хлопок-Косолап остались давно позади.
В полдень рыбные ловцы, прозываемые кошельниками, накормили его рыбой. Никто не спросил, куда он держит путь.
Сновали по реке челноки. Скоро стали встречаться и струги. В них сидели беглые. «Ярыжки [15] в стругу, привыкай к плугу!» — дразнили их с берегов.
15
Ярыжки — судовые рабочие на Волге.
Под вечер третьего дня холоп услыхал песню:
Сотворил ты, боже, Да и небо, землю. Сотворил ты, боже, Весновую службу. Не давай ты, боже, Зимовые службы, — Молодцам кручинно, Да и сердцу надсадно.Кинувшие «зимовую» службу стрельцы гребли посередине течения.
А берите, братцы, Гнуты весельца! А садимся, братцы, В быстры стружочки! Да и грянемте, братцы, То ли вниз по Волге. Сотворим себе сами Весновую службу…Беглые приняли холопа.
— Гость — гости, а пошел — прости, — сказали стрельцы. — Плыви с нами, места в стругу хватит.
Они посмеялись над его малым ростом и впалою грудью. Он усмехнулся и промолчал.
Дикий черный лес стоял кругом. В лесу неведомо кто жег костры. Минуя их, то нос, то корма струга становились багряными.
— Тебя как звать? — спросил холопа молодой парень с рябым плоским лицом и злыми глазами.
— Ивашкой.
— А я Илейка буду. Тоже с Москвы убёг. Жил я там у дяди своего, у Николы-на-Садах…
Они помолчали.
— На Волге-то вольно будет? — спросил Ивашка.
— Вестимо, вольно. Да я-то на Дон сойду либо к терским казакам.
— На Дону живут воры, и они государя не слушают, — сказали со смехом в темноте.
— Боярское присловье! — отозвался другой голос. — А я чаю, не на Дону только воры, ворует ныне вся государева земля.
— Да и как не воровать? Воеводы-псы переводят жалованье.
— Народу из-за них кормиться стало не в силу.
— Эх, Москва, Москва, уж вся-то она
Ивашка с Илейкой притихли. Голоса во тьме звучали ровно и глухо:
— Слыхали мы, будто царевича Димитрия не стало и будто похоронили его в Угличе, а ныне, сказывают, объявился царевич, и скрывают его до поры в монастыре…
— А еще сказывают: у царя Федора сын был — Пётра. Подменил его нонешний государь девкой Федосьей. Девку ту вскорости бог прибрал, а Пётру сбыли неведомо куда.
Илейка широко распахнул в темноту глаза и тотчас снова закрыл их. Лицо его стало и вовсе плоским.
Редкие удары весел рвали черную воду, гасили ненадолго звезды, глушили жалобы стрельцов.
Под Касимовом беглые встретили персов и горских черкесов; они везли продавать ясырь — пленных.
За Нижним стоял на мели разбитый струг с московским товаром. Беглые перегрузили товар к себе.
Волга кишела кинувшим службу людом. Стрельцы и холопы плыли в стругах и челнах. Иные из них составляли ватаги — промышлять рыбною ловлею; другие шли на Оку, под Муром, собираясь «торговых перещупать», — поджидали с верховьев караван.
На Гостином острове близ Казани беглые сбыли товар. Стрельцы подивились: ни черемисов, ни ногаев не было видно.
На берегу сидел бурлак.
— Эй, ярыжной! — окликнули его стрельцы. — Пошто ныне ясашных людей [16] не стало?
Бурлак обернулся. Темный рубец от лямки виднелся на его груди.
— Да всё воеводы, — сказал он. — Едучи по реке, ясашных людей пытают и грабят; рыбу и жир у них отнимают. Оттого среди ясашных людей и стала измена, и на Гостиный остров они не приходят…
16
Ясашные (ясачные) люди — так назывались в XVII веке народы Поволжья, Урала и Сибири, обложенные податью — ясаком; подать эта чаще всего собиралась пушниной.
Стрельцы, покачав головами, воротились на струг…
Братья Глеб и Томило подбили беглых идти ватажить.
— В Астрахани подрядимся, — сказали они Ивашке. — Ты-то пойдешь в ловцы или иное задумал?
— Пойду, Глебушко, — молвил Ивашка, — куда вы, и я туда же. Любо мне с вами.
А Илейка — тот сплюнул на воду и озорно засвистал…
Упругая литая гладь качала струги. Распахивалось орлиное раздолье плесов. Новгородец Ждан песнями бил челом Волге, и всем было легко и вольно. Только двое таились молча: Илейка да хмурый, с рысьими глазами стрелец Неклюд.
Рябой, плосколицый холоп не помнил родства. Однажды Неклюд больно попрекнул его этим. Илейка впился в него глазами. Так стояли они долго — волчонок против барса.
«И кто из них лютей будет? — подумал Ивашка. — Пожалуй, Илейка…»
Неклюд отвел глаза и усмехнулся, как только Волга качнула струг…
Тетюши был последний город населенной земли — далее шла пустыня.
Ногаи в челнах из просмоленной ткани переправляли через реку скот. Шапки у них были подбиты диковинным мехом. Из-за этого меха едва не побили их стрельцы. Ногаи сказали, будто в степи растет мохнатый огурец «баранец», похожий на ягненка и поедающий вокруг себя траву. «Мех» этого растения идет на шапки. Стебель его вкусом напоминает мясо. Если разрезать — потечет кровь.