Повесть о чекисте
Шрифт:
Из бокового кармана он извлек великолепную авторучку, полученную сегодня на ходовых испытаниях в подарок от эсэсовца Загнера, снял колпачок и написал на первой странице:
«Кто ищет истину — найдет ее в светлой православной церкви.
Затем, отложив авторучку, он открыл флакон с желтовато-бурой жидкостью, обмакнул перо, прочел первые строки конспекта: «Святой Киприан говорит, бог устроил церковь,
«Удалось не только легализоваться, но и проникнуть в военно-морскую часть гитлеровцев. Собрана значительная информация. Но данный мне на связь Яков Вагин выбыл с нашим транспортом в дни эвакуации. Остается последняя надежда — рация Саши Красноперова. В случае крайней необходимости мне было дано разрешение на связь с Красноперовым. Думаю, что такая необходимость наступила. Если же не удастся передать информацию по рации «молодоженов», придется переправить ее через линию фронта со специально посланным человеком. С этого дня я буду заносить в эту клеенчатую тетрадь всю собранную информацию:
Раздел первый: «Структура германских военно-морских сил»...»
Было около четырех часов утра, за окном уже брезжил рассвет, а Николай все еще писал отчет:
«Петелин — сознательный враг. Это не приспособление к обстоятельствам. Он как бы нашел себя в атмосфере злобной антисоветчины. Ярче всего об этом свидетельствует его выступление на банкете в честь «освобождения Одессы от большевиков».
«Только теперь русская интеллигенция вздохнула свободно, — говорил Петелин. — Только сейчас мы чувствуем счастье свободы и за это благодарим наших спасителей Румынию и Германию!»»
Отложив перо, Николай заметил, что наступило утро. Он поднес близко к окну клеенчатую тетрадь, проверил ее страницы при дневном свете — доклада, написанного между строк конспекта по богословию, не было, он словно и не был никогда написан.
Отодвинув кровать, Николай спрятал за плинтус раствор желтой кровяной соли. Разделся, лег и тут же уснул.
Разбудил его отец.
Вчера после окончания испытаний Николай получил разрешение на отдых, но, подумав, решил пойти на завод. Надо было поговорить с Рябошапченко, откладывать разговор не имело смысла.
Он встал, позавтракал вместе с отцом, побрился и отправился на завод. По дороге на углу Дерибасовской и Гаванной купил «Молву».
К себе в кабинет он зашел ненадолго, просмотрел наряды и направился в механический. В конторке Рябошапченко не было. Лизхен приветствовала его:
— Знаете, Николай Артурович, о вас шефы так хорошо отзывались...
Ответив на приветствие, он вышел из цеха и направился к пирсу, но возле эллинга встретил Ивана Александровича.
Рябошапченко сухо
— Что нового в газете? — спросил он, кивнув на «Молву» в руках Гефта.
— Еще не смотрел, но, думаю, ничего, кроме клеветы и дезинформации, — ответил Николай, разворачивая газету. — Главная ставка фюрера сообщает о победах германского оружия на Кубанском предмостном укреплении, о боях в районе Орла... Что касается истинного положения, то Советское информбюро передает...
«Что это, провокация?» — подумал Рябошапченко и решительно поднялся со скамейки:
— Вы меня простите, Николай Артурович, но я бы не хотел слушать, что передает Совинформбюро!..
— Чураетесь правды?
— Можно начистоту?
— Валяйте!
— Я человек думающий, — говорил он спокойно, не повышая голоса, но предательские желваки выдавали его волнение. — Кто вы, Николай Артурович? Если посмотреть, с каким душевным рвением вы доводили дизель на «ПС-3», вы служите эсэсовцу Загнеру не за страх, а за совесть. Послушать ваши комментарии к «Молве», вы... Словом, вы меня понимаете. Если сказал лишнее, не обессудьте... — Он двинулся к эллингу.
— Иван Александрович! — остановил его Николай. — Где же такое видано — обвинить и не дать оправдаться! А говорите, что вы человек думающий. Давайте вспомним: после осмотра в вашем присутствии дизеля я понял, что бригада Берещука монтаж саботировала. Но я же не побежал к Загнеру или к Купферу, чтобы нажить на этом политический капитал! Так?!
— Ну так...
— Больше того, я добился, чтобы бригаде Берещука выписали премиальные. Со временем я скажу вам больше, но сейчас... Поймите, Иван Александрович, поймите и поверьте: это было нужно!
— Предположим...
— Там, где есть предположение, есть место надежде. Я уверен, что мы поймем друг друга.
— Сейчас мне кажется странным, что были другие времена и люди были яснее и понятнее... — Рябошапченко снова присел на скамейку, откинулся в тень акации и, словно думая вслух, сказал: — Помните, Николай Артурович, отдыхая с вами в Гагре, мы ходили в ущелье реки Жоэквары смотреть развалины Башни Марлинского. Мне хорошо запомнился этот день перед вечером, седые от мха камни и ваши слова.... Вы помните, что вы тогда сказали?
— Нет, не помню.
— А я хорошо помню. Вы сказали: «Александр Марлинский, штабс-капитан лейб-гвардии драгунского полка, декабрист, сподвижник Рылеева, умер, как солдат, но память о нем хранят эти камни. Завидная жизнь! Память о нас с вами вряд ли сохранят потомки». Помните?
— Очень смутно...
— А я помню. К чему это? Да! Память потомков. Кто знает, Николай Артурович, может быть, потомки и вспомнят о нас, живших в это трудное время... Кажется, я говорю путано...