Повесть о детстве
Шрифт:
Из столовой доносится шум. Старый Нос слышит чей-то незнакомый голос и быстро выбегает из кухни.
На кушетке сидит Моисей. По комнате ходит парень, с которым Сёма встретился вчера утром. Совсем белые, похожие на лён волосы падают на его маленькие, весело сощуренные глаза. Не смущаясь, Сёма вбегает в комнату.
— А где ты потерял «здравствуйте»? — спрашивает Моисей.
— Здравствуйте...— отрывисто говорит Сёма.— Я не знаю, как вас зовут.
— Меня? Трофим,— удивлённо отвечает парень.
—
— Ты хочешь расплатиться? — серьёзно спрашивает Трофим.
— Я хочу знать сколько.
— Пожалуйста — ботинки стоят четыре рубля,
— Три семьдесят пять,— поправляет Моисей.
— Это всё равно — четвертаком больше, четвертаком меньше.
— Так пусть уж лучше будет четвертаком меньше! — пробует шутить Сёма.
Но Трофим строго смотрит на него и продолжает:
— Четыре рубля и полпроцента месячных. Через месяц отдашь — две копейки добавишь, через два — четыре копейки, через три — шесть копеек...
— Ни за что! — возмущается Сёма.— Такие проценты? Что вы!
Неожиданно Трофим опускается на стул и начинает громко хохотать. Его маленькие глаза сощурились, на щеках появились ямочки.
— Ни за что, говоришь? Ну, я пошутил.
— Но сколько же я вам должен?
— Нисколько,— улыбаясь, отвечает Трофим.— Я твоему папе больше должен.
Бабушка ставит на стол блюдо с пирожками и молча кланяется гостю.
— Знакомься,— важно говорит Моисей.— Это мать Голь-дина.
Трофим протягивает руку, но бабушка почти не смотрит на него: на улице осень, а он в одной рубашке и ещё панамку где-то выкопал — жёлтую панамку!
Трофим вынимает кисет и, закуривая, задумчиво произносит:
— Так вот какая мать Гольдина!
Сёма протискивается вперёд и, обращаясь к гостю, с важностью говорит:
— А я сын Гольдина — Сёма. Не забыли?
— Как забыть? — серьёзно отвечает Трофим.— Отлично помню!
— Он у нас молодец,— говорит Моисей.— По-русски читать научился.
Сёма смущается: он не любит, когда его хвалят. К тому же не сам он выучился — Моисей помог. Старый Нос проходит в соседнюю комнату и, слегка приоткрыв дверь, внимательно прислушивается к каждому слову. Вдруг, вспомнив что-то, Сёма вздрагивает и подаётся вперёд. «Неужели не останется?»—думает он и пристально смотрит в щёлку. Совершена непоправимая ошибка! Ведь там, на столе, на большом блюде, пахучие пирожки с повидлом! Кто станет думать о том, что Сёма не ел, кто догадается отложить ему хотя бы пяточек в сторону? «Ни-
кто,—с горечью отвечает себе Сёма,— никто!» Он видит, как Трофим, весело улыбаясь, кладёт в рот пирожок и, обращаясь к Моисею, говорит:
— Это мне на один зуб!
«А сколько у него зубов? — с тревогой думает Сёма.— Может быть, штук тридцать! Пирожки пропали. Ах,
Когда Сёма, отважившись, вышел в столовую, на блюде лежал последний пирожок, одинокий и тощий. «Наверно, пустой,— с тоской подумал Сёма.— Определённо пустой! Его бабушка под конец вылепила, когда повидло кончилось». Он прислушивается к разговору, стараясь не думать о пирожках.
— Загулял ты здесь,— говорит Трофим.— Когда в путь? Жаль ведь — дни пропадают!
— Не знаю,— задумчиво отвечает Моисей.— Моё дело сделано. Привёз, сдал, выждал. Теперь я спокойно могу сесть в поезд. Мой товар пошёл хорошо. А?
Они тихо прощаются.
Из кухни доносится голос бабушки:
— Сёма, Сёма, иди сюда!
Сёма тихонько подкрадывается к столу, хватает пирожок и быстро разламывает его: так и есть, пирожок пустой, даже ложка повидла в нём не ночевала!
«Милые люди, нечего сказать! У них на каждый зуб по пирожку, а у него на тридцать зубов ни одного порядочного пирожка. Где же правда?» — обиженно спрашивает Сёма и идёт на кухню. Бабушка встречает его с тарелкой в руках, она сердится:
— Где ты болтаешься, я не знаю! Ты думаешь, пирожки будут тебя ждать?
Сёма облегчённо вздыхает и садится к столу. Всё-таки есть правда на белом свете...
«ЕСЛИ НАДО — ВСЕ, ЧТО НАДО»
Религиозный обычай запрещает евреям работать по субботам. И в местечке праздновали этот день. Правда, две трети жителей выполняли святой обычай со странным усердием: они не работали не только в субботу, но и в воскресенье, и в понедельник, и во вторник, и во все остальные дни недели. Но что о них говорить — этим людям просто некуда было деть свои руки.
Субботу праздновали, и нужен был человек, исполняющий за небольшую плату работы по дому. Конечно, не один бедный еврей с удовольствием пожертвовал бы субботой ради остальных
дней недели и поработал бы у своего набожного соседа, зажигая свечи, разводя самовар, протапливая печь. Но закон есть закон, п в субботу одинаково нельзя работать и сытому еврею и голодному.
Так появилась в местечке единственная работа, которая лежала, лезла в руки, но её никто не смел взять. Субботнюю работу исполнял иноверец. Он был нужен, незаменим один раз в неделю.
Эту работу избрал себе Трофим. Новое занятие открывало ему двери всех домов. Но он не был в большом восторге.
— Скучное дело...— задумчиво сказал он Моисею.— Скучное. Ходить по домам в субботу, чистить там что-то. Ерунда!
— Конечно, ерунда,— согласился Моисей.— Но это безопаснейшее занятие: ты ходишь из дома в дом, и никто на тебя внимания не обращает. Только — ты извини меня — старайся побольше быть чудаком.
— В этой области не работал,— засмеялся Трофим.
— Нет, я серьёзно. Ходи по местечку, песни пой. Понятно?