Повесть о доме Тайра
Шрифт:
Но вот разнеслась весть, что самураи уже неподалеку. Немыслимо было обрекать себя и детей на новый позор и горе, и потому госпожа села в карету вместе с детьми — восьмилетним сыном и десятилетней дочерью — и велела ехать сама не зная куда. Но надо было принять решение, и они пустились по дороге Омия на север и приехали к храму Лес Облаков, Унрин, в окрестностях Северной горы Китаяма. Высадив мать с детьми вблизи монашеских келий, провожатые, опасаясь за свою жизнь, поспешно простились и уехали.
Нетрудно вообразить, что творилось на сердце у бедной женщины, когда осталась она одна с малыми детьми, всеми покинутая,
В прежней ее усадьбе осталось множество слуг и служанок, но не нашлось никого, кто толком убрал бы вещи или хотя бы закрыл ворота. Множество лошадей стояло в конюшнях, но не было никого, кто задал бы им корм. Еще вчера у ворот ее дома теснились экипажи, в покоях толпились гости, забавлялись и веселились, плясали и развлекались. В целом свете ничто ее не страшило, люди при ней и слова-то громко сказать не смели… Одна ночь — и все изменилось, и воочию раскрылась ей истина: «Все, что цветет, неизбежно увянет!» Вот когда в полной мере уразумела она слова, начертанные кистью правителя земли Овари Асацуной из рода Оэ: «Радость минует, ей горе приходит вослед…» [174]
174
…начертанные кистью правителя земли Овари, Асацуной из рода Оэ… — Асацуна Оэ (886–957), каллиграф и поэт. Данные строчки взяты из его стихотворения на китайском языке, помещенного в поэтической антологии «Изборник нашей страны» («Хонтё-мондзуй»).
5. Нарицунэ взят на поруки
Нарицунэ, старший сын дайнагона Наритики, в эту ночь дежурил во дворце государя-инока Го-Сиракавы; он еще не закончил службы, когда прибежали люди дайнагона, вызвали Нарицунэ и рассказали ему все, что случилось. «Странно, почему же тесть мой, сайсё, ничего не сообщил мне?» — сказал Нарицунэ, но не успел он произнести эти слова, как явился гонец с посланием, возгласивший: «От господина сайсё!»
Этот сайсё был не кто иной, как князь Норимори Тайра, младший брат Правителя-инока; его усадьба находилась возле Главных ворот в Рокухаре, отчего и прозвали его Сайсё у Ворот. Нарицунэ был женат на его дочери.
«Правитель-инок приказал немедленно доставить тебя на Восьмую Западную дорогу, в его палаты. С чего бы это?» — гласило послание тестя. Нарицунэ понял, что означает этот приказ, вызвал придворных дам и сказал им:
— Вчера вечером я заметил, что в городе неспокойно, подумал, что это из-за монахов, — уж не решились ли они опять нагрянуть в столицу… Нет, оказалось другое. Отца моего дайнагона сегодня ночью ждет казнь, а значит, и меня, Нарицунэ, наравне с ним сочтут виновным. Хотелось бы еще раз пройти во дворец и проститься с государем, но не смею, ибо на мне уже тяготит преступление!
Дамы сообщили государю эти известия. Тот был потрясен. «Вот оно что! — подумал он, сразу вспомнив слова посланца, переданные ему утром по поручению Правителя-инока. — Значит, все тайные замыслы их открылись!»
— И все же пусть войдет! — приказал он, и Нарицунэ вошел.
Государь-инок
Горевали и все придворные, цеплялись за рукава Нарицунэ, удерживая его за край одежды; не было ни одного человека, кто остался бы равнодушным.
Приехав в дом тестя, Нарицунэ увидел, что супруга его, которая была на сносях и к тому же нездорова, с сегодняшнего утра, когда случилось это несчастье, пребывала в таком расстройстве, что казалось, жизнь вовсе ее покинет. С той минуты, как Нарицунэ выехал из дворца, слезы все время неудержимо текли у него из глаз, теперь же, увидев горе супруги, он совсем упал духом.
У Нарицунэ была кормилица по имени Рокудзё.
— Я впервые пришла к вам в дом, когда нужно было вскормить вас грудью, — плача, сказала она. — Чуть только вы появились на свет, я сразу взяла вас на руки. Годы шли, я радовалась, глядя, как вы растете, и нисколько не горевала, что сама я старею… Как мимолетный сон промелькнуло то время. Но если посчитать, прошел уже двадцать один год, и ни разу я не отлучалась от вас! Даже когда вы уезжали на службу или на праздник ко двору государя-инока и, случалось, поздно возвращались домой, я никогда не знала покоя! Что же теперь-то будет?
— Не убивайся так! Надейся на тестя моего, сайсё. Что бы там ни было, а жизнь мне он вымолит! — утешал ее Нарицунэ, но кормилица, не стыдясь людей, плакала и ломала руки.
А меж тем из усадьбы Тайра непрерывно слали гонцов, требуя скорейшего прибытия Нарицунэ.
— Делать нечего, поедем! — сказал сайсё. — Посмотрим, может, и обойдется!
И они отправились вместе, в одной карете.
Долгие годы, со времен Хогэн и Хэйдзи и вплоть до нынешних дней, отпрыски рода Тайра знали лишь веселье и радость и не ведали ни страданий, ни скорби. Только этому сайсё, по милости неразумного зятя, теперь впервые пришлось изведать горе!
Приблизившись к Восьмой дороге, они вышли из кареты и сразу же попросили доложить о себе. Но Правитель-инок распорядился не допускать Нарицунэ в усадьбу и отвести в один из самурайских домов неподалеку. Сайсё один прошел в ворота, а Нарицунэ тотчас же был окружен самураями и взят под стражу. Нетрудно представить себе, какая тревога охватила душу Нарицунэ, когда его разлучили с сайсё, на которого он только и надеялся!
Сайсё остановился у главных ворот, однако Правитель-инок даже к нему не вышел. Тогда сайсё передал через самурая Гэндаю Суэсаду:
— Я горько раскаиваюсь, что породнился с человеком, недостойным подобной чести, но сделанного уже не воротишь! Дочь моя, которую я выдал за него замуж, сейчас в тягости и хворает. С сегодняшнего утра, когда случилось это несчастье, стало ей и вовсе худо, — кажется, она вот-вот распростится с жизнью… Прошу вас, на время доверьте мне этого Нарицунэ: я, Норимори, возьму его на поруки, и для этого нет, как я полагаю, особых препятствий! Я сам догляжу за ним и ручаюсь, не допущу никакой промашки! — так сказал сайсё, и Суэсада отправился к Правителю-иноку передать его слова.