Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3

Сикибу Мурасаки

– Я предпочел бы отдать свою дочь этому принцу, – сказал он, – чем отпускать ее на службу во Дворец, где она скорей всего не сумеет выдвинуться. Благо тому, кто получит такого зятя. Глядя на него, словно и сам молодеешь.

Впрочем, пока мысли Адзэти-но дайнагона целиком были заняты предстоящей церемонией вступления в Весенние покои его старшей дочери. Он тешил себя надеждой, что хотя бы теперь исполнится обет, данный когда-то богом Касуга [134] , и обретет покой душа его отца, до самой смерти своей не забывавшего обиды, нанесенной его старшей дочери.

134

...исполнится

обет, данный когда-то богом Касуга... – В Японии эпохи Хэйан императоры, как правило, брали себе жен из рода Фудзивара. Однако в годы могущества Гэндзи государыней-супругой два раза подряд провозглашалась женщина из рода Минамото (сначала Акиконому, потом Акаси).

Итак, Адзэти-но дайнагон отдал дочь в Весенние покои, и скоро дошел до него слух, что она заняла там не последнее место. Госпожа Северных покоев: «Нельзя оставлять без присмотра совсем еще неопытную девицу», – рассудив, тоже переехала во Дворец и сосредоточила на Ооикими все свои попечения.

В доме Адзэти-но дайнагона стало тоскливо. Нака-но кими скучала по старшей сестре, с которой ранее не разлучалась.

Дочь принца Хёбукё никогда не стремилась держаться в отдалении от своих сводных сестер. Девушки часто проводили вместе ночи, вместе обучались разным искусствам, вместе предавались всевозможным забавам. Причем дочери Адзэти-но дайнагона привыкли почитать дочь принца своей наставницей. Девушка отличалась необычайной, можно сказать, болезненной застенчивостью и даже матери редко показывала свое лицо. Вместе с тем замкнутой ее назвать тоже было нельзя. Напротив, в характере ее было немало привлекательного – словом, она скорее превосходила своих сестер, нежели в чем-то уступала им.

Чувствуя себя виноватой перед падчерицей за ту поспешность, с какой он устраивал дела родных дочерей, Адзэти-но дайнагон как-то предложил супруге:

– Постарайтесь сговорить вашу дочь с каким-нибудь достойным человеком, я сделаю для нее все, что сделал бы для собственной дочери.

– Похоже, что она еще не задумывается о таких вещах, – плача, ответила мать. – Если мы будем настаивать, это скорее огорчит ее, чем обрадует. Пусть будет так, как ей определено судьбой. Пока я жива, она ни в чем не будет нуждаться. Но вот когда меня не станет… Ах, как сжимается мое сердце при одной мысли о том, что ждет ее в будущем! Возможно, она отречется от мира и таким образом ей удастся избежать насмешек и оскорблений.

Вместе с тем она так превозносила достоинства дочери, что возбудила невольное любопытство в душе Адзэти-но дайнагона. Он заботился о дочери принца совершенно так же, как и о родных своих дочерях, и ему вдруг стало обидно, что она прячется от него. Он беспрестанно заходил в ее покои – должна же она когда-нибудь показаться? – но ему не удалось увидеть даже краешка ее платья.

– Меня обижает ваше недоверие, – сказал он однажды, усевшись перед занавесями. – Госпожи нет дома, и я почитаю своим долгом навещать вас вместо нее.

Она что-то тихо ответила, и такое благородство звучало в ее мелодичном голосе, что Адзэти-но дайнагон был совершенно очарован.

Он всегда гордился своими дочерьми, полагая, что мало кто может сравниться с ними. Но до дочери принца им было далеко. Да, потому-то и бывает так трудно выдвинуться, когда попадаешь на службу во Дворец. Каждый считает, что красивее его дочери нет, но всегда находится особа, которая оказывается еще прекраснее. И Адзэти-но дайнагону страстно захотелось увидеть девушку.

– В последнее время я был слишком занят, – сказал он, – и давно не имел удовольствия слышать вашу игру на бива. Обитательница Западных покоев очень увлекается сейчас этим инструментом. Судя по всему, она уверена, что ей удастся овладеть им, но, к сожалению, игра на бива способна услаждать слух лишь тогда, когда исполнение совершенно. Не согласитесь ли вы позаниматься с ней? Сам

я никогда ничему не учился, но в далекие времена моей молодости, когда музыка была в таком почете, мне приходилось иногда принимать участие в музицированиях, поэтому совсем несведущим меня не назовешь. Во всяком случае, я всегда могу отличить хорошую игру от посредственной. Вы стараетесь играть так, чтобы вас никто не слышал, но звуки бива, которые время от времени доносятся до моего слуха, невольно напоминают мне о прошлом. Из ныне живущих музыкантов я отдаю предпочтение Левому министру, который унаследовал мастерство покойного господина с Шестой линии. Тюнагон и принц Хёбукё тоже ни в чем не уступают древним. Оба они люди исключительной судьбы и необыкновенных дарований, к тому же и тот и другой имеют особую склонность к музыке. Все же позволю себе заметить, что до Левого министра им далеко. Я бы сказал, что их игре недостает уверенности. А вот вы играете не хуже самого министра. Обычно главным условием хорошей игры на бива считается легкость и плавность движений левой руки, но разве менее важна правая рука – ведь перемещение подставок тоже влечет за собой изменение окраски звучания, а женщины умеют делать это особенно тонко и изящно. Может быть, вы все-таки согласитесь сыграть мне? Эй, кто там, принесите бива…

Присутствие Адзэти-но дайнагона, судя по всему, не стесняло прислужниц. Только одна из них, молодая дама, видимо довольно высокого ранга, своевольно спряталась в глубине покоев, не желая, чтобы он видел ее лицо.

– Вот уж не ожидал, что даже ваши дамы будут так дурно обращаться со мной! – рассердился Адзэти-но дайнагон.

Тут вошел молодой господин, который собирался ехать во Дворец и хотел проститься с отцом. Он был в носи, с распущенными по плечам волосами, что шло ему гораздо больше, чем официальная прическа «мидзура». Адзэти-но дайнагон передал сыну послание для своей старшей дочери, живущей теперь во дворце Живописных видов, Рэйкэйдэн.

– Скажи, что сам я сегодня приехать не смогу, потому что не совсем здоров, – сказал он и, улыбнувшись, добавил:

– Сыграй мне что-нибудь на флейте. Возможно, очень скоро тебе придется играть перед Государем. А ты, как это ни печально, до сих пор не обрел уверенности.

Он попросил сына сыграть мелодию в тональности «содзё», и мальчик справился с ней превосходно.

– Как видите, он делает успехи, – отнесся Адзэти-но дайнагон к дочери принца. – И не потому ли, что часто играет вместе с вами?

– А теперь ваша очередь, – настаивал он, и девушка, с трудом преодолев смущение, начала, вторя флейте, тихонько перебирать струны. Адзэти-но дайнагон насвистывал чисто и звонко.

У восточной стрехи, источая чудесное благоухание, цвела красная слива. Взглянув на нее, Адзэти-но дайнагон сказал:

– Как хороша эта слива! Отнеси ветку принцу Хёбукё, он, кажется, будет сегодня во Дворце. Ибо «коль не ему…» (262). Когда-то я прислуживал его деду, тому, которого называли Блистательным Гэндзи. Он имел тогда звание дайсё и был в самом расцвете молодости. Люди восхищаются принцем Хёбукё, Гэн-тюнагоном, и недаром, ибо они истинно достойны восхищения, но до Гэндзи им далеко! Впрочем, наверное, я слишком пристрастен и просто привык считать его несравненным… О нем тоскуют даже совершенно чужие ему люди, а уж близкие… Немудрено представить себе, как сетуют они на собственное долголетие…

Задумавшись, Адзэти-но дайнагон тяжело вздохнул, и слезы заблестели у него на глазах. Словно не в силах противиться сердечному порыву, он велел сыну сорвать ветку и немедля отправляться во Дворец.

– Впрочем, что толку говорить теперь об этом! Принц Хёбукё – единственный человек, в облике которого можно отыскать дорогие сердцу черты умершего. Когда ушел из мира Будда, некоторые ученики его, увидав сияние, исходившее от Ананды, подумали: уж не появился ли он снова? Так почему же и нам не обратиться к тому, в ком мы, блуждающие во мраке, видим единственный источник света?