Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари)
Шрифт:
– Что ж, если вы согласны предоставить жрице соответствующее место в высочайших покоях, мне остается только сообщить ей о вашем решении. Я долго размышлял о ее судьбе, обдумывая все возможности, и ничего более подходящего не придумал. Единственное, что тревожит меня,- это неизбежные пересуды.
Разговор с Государыней окончательно убедил Гэндзи в том, что он должен как можно скорее перевезти жрицу в дом на Второй линии, притворившись, будто ничего не знает о намерении ушедшего на покой государя. Он поспешил известить о том госпожу из Западного флигеля.
– Вы получите прекрасную собеседницу, я уверен, что вы понравитесь друг другу,- сказал он, и, обрадовавшись, она принялась готовить
Вступившая на Путь Государыня не могла не знать, что принц сосредоточил все усилия на том, чтобы его дочь была представлена ко двору в ближайшее время. Между тем отношения принца с Гэндзи оставались натянутыми, и можно было лишь гадать…
Дочь Гон-тюнагона получила прозвание нёго из дворца Кокидэн. Ее попечителем стал сам Великий министр, нежно о ней заботившийся. Сделавшись в непродолжительном времени любимой подругой Государя, она принимала участие во всех его забавах.
«Средняя дочь принца Хёбукё тоже ровесница Государю, и кроме того, что они вместе будут играть в куклы… Конечно, лучше, если рядом с ним будет кто-нибудь постарше»,- подумала Вступившая на Путь Государыня и постаралась внушить эту мысль самому Государю.
Что касается министра Гэндзи, то, с величайшим вниманием относясь ко всем без исключения нуждам двора, он не только принимал ревностное участие в делах правления, но, проявляя поистине трогательную заботливость, входил во все мелочи, связанные с повседневной жизнью Государя, чем успел заслужить полную доверенность Вступившей на Путь Государыни. Сама же она все чаще болела и, даже находясь во Дворце, не имела возможности бывать с Государем столько, сколько ей хотелось, поэтому было совершенно необходимо подыскать достаточно взрослую особу, которая могла бы заботиться о нем.
В зарослях полыни
Дайсё, Гон-дайнагон (Гэндзи), 28-29 лет
Дочь принца Хитати (Суэцумухана)– возлюбленная Гэндзи (см. гл. «Шафран»)
Монах Дзэнси (Дайго-но адзари)– брат Суэцумухана
Дзидзю– прислужница Суэцумухана, дочь ее кормилицы
Супруга Дадзай-но дайни– тетка Суэцумухана
Госпожа из Западного флигеля (Мурасаки), 20-21 год,- супруга Гэндзи
Корэмицу– приближенный Гэндзи
Пока Гэндзи влачил безрадостные дни, глядя, как капли соли стекают с трав морских (114), в столице тоже многие печалились и вздыхали, каждый по-своему переживал разлуку с ним.
Некоторые - к ним можно отнести прежде всего госпожу из Западного флигеля - хоть и изнывали от тоски, с мучительным нетерпением ожидая его возвращения, но по крайней мере, имея опору в жизни, ни в чем не нуждались и могли иногда обмениваться с изгнанником письмами. Таким было легче.
Госпожа, к примеру, находила утешение в том, что посылала супругу приличествующие тому или иному времени года наряды, хотя, как полагается человеку, лишенному званий, одевался он в высшей степени скромно. Эти заботы помогали ей отвлечься от горестей, неизбежных в этом непрочном, словно коленце бамбука,
Хуже всего приходилось тем, кто был связан с Гэндзи тайными узами. Не имея возможности собственными глазами видеть, как он отправлялся в изгнание, они тосковали и плакали украдкой, вынужденные довольствоваться слухами и собственным воображением. И надо сказать, что таких женщин было в столице немало.
Дочь принца Хитати после смерти отца, не имея больше никого, кто мог бы о ней заботиться, оказалась в чрезвычайно бедственном положении, но тут выпала на ее долю эта неожиданная удача: раз посетив ее Гэндзи не переставал заботиться о ней, но ежели сам он - да и могло ли быть иначе при том положении, какое он занимал в мире?
– не придавал ровно никакого значения их встречам, то дочери принца Хитати, которой рукава были столь безнадежно узки, они казались чем-то вроде сверкающих звезд, нечаянно отразившихся в лохани с водой.
Когда же обрушились на Гэндзи невзгоды и мир окончательно опостылел ему, он словно забыл всех, с кем связывали его не столь уж прочные узы, и, поселившись на далеком морском берегу, прервал с ними всякие сношения.
После того как Гэндзи покинул столицу, дочь принца Хитати некоторое время перебивалась кое-как, тоскуя в разлуке с ним, но с каждой новой луной жизнь ее становилась все более жалкой и безотрадной.
– Что за неудачная судьба выпала на долю нашей госпоже,- ворчали ее престарелые прислужницы.- А ведь еще совсем недавно казалось, что кто-то из богов или будд осчастливил наш дом своим появлением! Мы были так рады, видя, что госпожа обрела наконец опору в жизни. Разумеется, таков всеобщий удел, но, к несчастью, ей больше не на кого положиться…
Прежде они влачили не менее жалкое существование и успели привыкнуть к самой крайней нужде, но после относительного благополучия, которым они была обязаны Гэндзи, примириться с вновь наступившей бедностью оказалось выше их сил, и они не уставали жаловаться на судьбу.
За последнее время в доме дочери принца Хитати появилось немало истинно благородных дам, но теперь все они одна за другой разошлись кто куда. Некоторые из ее прислужниц покинули этот мир, и с каждой луной в доме оставалось все меньше людей как высокого, так и низкого званий. В нем и ранее царило запустение, теперь же он окончательно стал пристанищем для лисиц. В мрачной, пустынной роще у дома и днем и ночью ухали совы [1] ; лесные духи, всяческая нежить, прежде прятавшаяся от людей, почуяв свободу, показывала свои личины - словом, с каждым днем жить в этом доме становилось все более жутко, и немногие оставшиеся там дамы предавались отчаянию, а поскольку богатые наместники, любители таких вот необычных усадеб, привлеченные окружающими дом живописными купами деревьев, время от времени присылали справиться: «Не продадите ли?» - и предлагали свои услуги, дамы говорили госпоже:
1
…и днем и ночью ухали совы…– Возможно, реминисценция из стихотворения Бо Цзюйи «Несчастливые дома…»
– Подумайте, не стоит ли вам и в самом деле продать свой дом и переехать в другое, не такое мрачное место? До сих пор мы оставались здесь с вами, но всякое терпение имеет предел.
– О нет, это невозможно! Что станут говорить? Да и смогу ли я жить в доме, где ничто не будет напоминать об ушедшем? Как ни пустынно и ни сумрачно здесь, это мой бедный, старый дом, в котором жив еще дух отца, и одна эта мысль придает мне силы,- плача, отвечала им госпожа и, судя по всему, продавать дом не собиралась.