Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари)

Сикибу Мурасаки

В самом деле, в саду монаха Содзу даже вполне привычные деревья и цветы поражали какой-то необыкновенной, изысканной красотой. Ночи в ту пору стояли безлунные, и над прихотливыми ручейками горели огни, сияли зажженные фонари. Особой утонченностью отличалось убранство южных покоев. В воздухе витали томительно-сладостные ароматы, пахло молитвенными курениями, с ними смешивалось неповторимое благоухание, исходившее от платья Гэндзи при каждом его движении и заставлявшее трепетать сердца обитательниц внутренних покоев.

Монах Содзу неторопливо беседовал с гостем - о тщете этого мира, о грядущих мирах, и Гэндзи думал про себя: «Сколь велико бремя моих прегрешений, сколь глубоко проникли в душу непозволительные желания! Видимо, суждено мне

терзаться до конца дней своих в этом мире, а о будущем и помыслить страшно. О, если бы и я мог жить вот так…» Но тут же перед его мысленным взором возникло дневное видение, и сердце томительно сжалось.

– Что за особа изволит у вас проживать?
– обращается он к монаху.
– Мне недавно приснилось, будто я вас о ком-то расспрашиваю, и вот, видите, сегодня этот сон наконец сбылся.

– Поистине, неожиданный сон!
– с улыбкой отвечает монах.
– Боюсь только, что, узнав ее историю, вы будете разочарованы. Немало лет минуло с того дня, когда Адзэти-но дайнагон покинул этот мир, вы вряд ли изволили слышать о нем. Госпожой Северных покоев в его доме была младшая сестра вашего покорного слуги. После кончины супруга отвернулась она от мира, а недавно, удрученная тяжкой болезнью, решилась прибегнуть к моей помощи и поселилась в этой глуши, ведь я не могу переехать в столицу.

– Слышал я, что у покойного Адзэти-но дайнагона была дочь… Поверьте, я не имею в виду ничего дурного… - говорит Гэндзи наугад.

– Дочь? Да, у них была единственная дочь, но и она покинула этот мир более десяти лет тому назад. Покойный Адзэти-но дайнагон, желая, чтобы дочь его поступила на службу во Дворец, немало сил отдал ее воспитанию, но скончался, увы, раньше, чем осуществилась его мечта. После его кончины монахине одной пришлось заботиться о дочери, и тут - может, и свел их кто?
– завязались у нее тайные отношения с принцем Хёбукё. А надо сказать, что госпожа Северных покоев в доме принца принадлежит к весьма знатной фамилии, и вот из-за нее-то и пришлось бедняжке пережить немало горя. Целыми днями предавалась она печали, скоро ее не стало. Так, узрели мы воочию, как тоска губит человека. «Наверное, девочка, которую я видел, - ее дочь, - догадался Гэндзи.
– и принца Хёбукё, отсюда и сходство [8] ». Это открытие не могло не волновать его, и желание поближе познакомиться с девочкой стало еще сильнее. «Ее черты так благородны и прекрасны, никаких же недостатков ней я не заметил. Ах, когда бы я мог взять ее к себе и сам заняться ее воспитанием!»

8

…отсюда и сходство.– Принц Хёбукё (отец Мурасаки) и Фудзицубо были единоутробными братом и сестрой, детьми императора Сэндай

– Какая печальная история!
– сказал он.
– Неужели никакой памяти о себе не оставила она в этом мире?

Ему явно хотелось получить более подробные сведения. И вот что ответил монах Содзу:

– Есть дитя, появившееся незадолго до ее кончины. Тоже девочка. Постоянный источник волнений для сестры моей, чьи годы близятся к концу.

«Да, это она», - решил Гэндзи.

– Боюсь, что вы сочтете мою просьбу несколько странной. Но не согласитесь ли вы отдать девочку на мое попечение? Поверьте, у меня есть причины… Правда, узы супружества уже связывают меня с одной особой, но не по душе мне этот союз, и я чаще живу один. И не говорите: «Она слишком мала»! Надеюсь, что вы не сочли меня обычным ветреником…

– О, я хорошо понимаю, сколь лестно для нас ваше предложение, но вы и сами видите, что девочка еще совсем мала, и далее в шутку трудно представить себе… Разумеется, женщина взрослеет, когда находится человек, готовый о ней позаботиться… Так или иначе, дать вам окончательный ответ я пока не могу. Прежде я должен поговорить с

сестрой.

Монах глядел сурово, явно не одобряя намерения Гэндзи, и тот не стал настаивать на продолжении этого разговора.

– Мне пора в храм будды Амиды для свершения молитв. Настало время вечерней службы. Я быстро управлюсь с ней и вернусь.

С этими словами монах вышел.

Гэндзи нездоровилось, а тут начал накрапывать дождь, налетел холодный ветер с гор, водопад, наполнившись водой, громче прежнего загрохотал по камням. До слуха долетали сонные, невнятные голоса, произносящие слова сутры… Во власти этой печальной красоты оказался бы и человек, не отличающийся особой чувствительностью, а уж Гэндзи тем более… Задумавшись, он долго лежал без сна. Монах говорил о вечерней службе, но стояла глубокая ночь.

Судя по всему, не спали и во внутренних покоях, хотя обитательницы их и старались ничем не выдать своего присутствия. До Гэндзи доносилось слабое постукивание четок о скамеечку-подлокотник, благородный, восхитительно близкий шелест платьев… Невелико было жилище монаха, и внутренние покои находились совсем рядом. Приоткрыв среднюю створку отделявшей их ширмы, Гэндзи легонько ударил по ней веером. Как ни велико было изумление дам, они все же не решились сделать вид, будто ничего не слыхали. Скоро одна из прислужниц приблизилась к ширме и, подавшись немного назад, произнесла недоуменно:

– Что за диво? Уж не ослышались ли мы?

– Ведомый Буддой собьется ли с пути во мраке?
– ответил Гэндзи. Услыхав его нежный, юный голос, женщина пролепетала испуганно:

– Но куда ведет Великий? Не разумею…

– Так, слова мои слишком неожиданны, и недоумение ваше понятно, но все же…

Однажды мой взор Приметил нежную зелень Молодого ростка. С тех пор рукава в изголовье Не просохнут никак от росы.

Не передадите ли вы это госпоже?

– Но господину должно быть известно, что в доме нет никого, к кому могли бы быть обращены его слова. Кому же их передать?
– все еще недоумевала прислужница.

– Поверьте, у меня есть основания так говорить, - настаивал Гэндзи, и, вернувшись, она сообщила обо всем монахине.

– Как изящно сказано! Видно, господин Тюдзё изволит полагать, что наша юная госпожа достигла вполне сознательного возраста. Только как ему удалось подслушать мои слова о юном ростке?
– удивилась монахиня и, совсем растерявшись, долго не решалась ответить. Но в конце концов, вняв настояниям прислужниц, считавших подобное промедление несовместным с приличиями, передала следующее:

«Одну только ночь На покрытом росой изголовье Ты, о странник, провел. Не равняй же его с вечно влажным Изголовьем из мха в горной келье… [9] Именно его-то и трудно высушить…»

– Я не привык беседовать через посредника. Боюсь, что я злоупотребляю вашим вниманием, но все же, поскольку я здесь, нельзя ли поговорить с вами более обстоятельно?
– попросил Гэндзи.

– Господина Тюдзё, очевидно, ввели в заблуждение. Да и о чем я могу говорить с таким важным гостем? Один вид его повергает меня в смущение… - растерялась монахиня.

9

Одну только ночь…– Монахиня отвечает только на вторую часть стихотворения Гэндзи, полностью игнорируя первую, где он намекает на свои чувства к ее внучке. Мох - метафора монашеского платья