Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари)
Шрифт:
И вот, усевшись на мох под скалой, они угощаются вином. Рядом водопад, и как же прекрасны его светлые струи!
То-но тюдзё, вытащив из-за пазухи флейту, подносит ее к губам. Куродо-но бэн поет, негромко отбивая такт веером:
– К западу от храма Тоёра… [19]
Эти юноши многих превосходят своей красотой, но стоит посмотреть на Гэндзи, устало прислонившегося к камню… Он так прекрасен, что хочется вовсе не отрывать взора от его лица. Вместе с тем каждого, кто взглядывает на него, охватывает невольный трепет: «Право, может ли быть долговечной подобная красота?»
19
К западу от храма Тоёра…– народная песня «Кадзураки» (см. «Приложение», с. 96)
Как всегда, среди приближенных Гэндзи нашлись юноши, играющие
– Сделайте милость, сыграйте, потешьте горных пташек, - настаивал он, а Гэндзи, воспротивившись было: «Но я еще слишком слаб», все же исполнил в конце концов весьма приятную мелодию. Наконец юноши уехали.
– Не успели насладиться сполна, и вот… Какая досада!
– сетовали все до одного монахи и служки, роняя слезы.
21
Сё (кит. «шэн») - духовой инструмент типа губного органчика, использовавшийся в музыке «гагаку». Завезен в Японию из Китая. Состоит из головки в форме тыквы, из которой торчат семнадцать бамбуковых трубок различной длины, скреп ленных между собой кольцом (см. также «Приложение», рис. на с. 93)
22
Кин (кит. «цинь»), также «китайское кото» - семиструнный щипковый инструмент типа цитры, завезенный в Японию из Китая. Отличается мягкостью звучания, широтой диапазона (см. также «Приложение», рис. на с. 94)
Стоит ли говорить о том, что творилось во внутренних покоях? Пожилые монахини, которым отроду не доводилось видеть человека столь замечательной наружности, вопрошали друг друга:
– Может ли он принадлежать нашему миру? Даже сам настоятель отирал слезы, приговаривая:
– Подумать только, человек столь редкостной красоты родился в злополучной стране Солнца, да еще в пору Конца Закона [23] ! Хотел бы я знать, что послужило тому причиной?
А девочка, по-детски простодушно восхищаясь красотой Гэндзи, сказала:
23
…да еще в пору Конца Закона.– По буддийским представлениям, после смерти Будды в течение пятисот лет длится «праведный век» (сёбо), затем в течение тысячелетия - «отраженный век» (дзобо), затем в течение десяти тысяч лет - «век конца Закона» (маппо). В этот последний период на земле царит беспорядок, учение Будды утрачивает былое величие и нет человека, способного стать Буддой. Считается, что этот период начался в 1052 г., т.е. время, когда жила Мурасаки и когда была создана «Повесть о Гэндзи», непосредственно предшествовало веку «конца Закона»
– Он красивее даже господина принца [24] .
– Значит, ты согласна стать его дочерью?
– спросили ее, и она кивнула, подумав: «Вот славно было бы».
С той поры, играла ли она в куклы, рисовала ли, один образ занимал ее воображение - «господин Гэндзи», которого она наряжала в роскошные одежды и нежно лелеяла.
Вернувшись в столицу, Гэндзи прежде всего поехал во Дворец, дабы рассказать Государю о том, что произошло с ним за это время.
– Ты очень осунулся, - молвил Государь, и невольный страх за сына сжал его сердце. Он расспрашивал Гэндзи о почтенном врачевателе, и тот рассказывал, не жалея подробностей.
24
Он красивее даже господина принца.– Имеется в виду принц Хёбукё, отец девочки
– Право, этот монах вполне достоин сана адзари [25] . Мне кажется странным, что, несмотря на великие заслуги свои, он совершенно неизвестен во Дворце, - отдавая должное добродетелям старца, говорил Гэндзи.
В высочайших покоях как раз находился и Левый министр.
– Я сам было собрался поехать за вами, но не решился - вы покинули нас тайно, и кто знает… Вам следовало бы денек-другой отдохнуть в моем доме, - сказал он и тут же добавил: - Я мог бы прямо сейчас отвезти вас туда.
25
Этот монах вполне достоин сана адзари.– См. примеч. 4 к главе «Вечерний лик»
Гэндзи
В доме Левого министра все оказалось готовым к его приезду. Он давно уже не бывал здесь и только дивился, глядя на безупречно роскошное убранство покоев, прекрасных, словно драгоценные чертоги.
Молодая госпожа по обыкновению своему спряталась, упорствуя в своем нежелании показываться супругу, и министру с трудом удалось уговорить ее выйти. Дамы бережно усадили ее перед Гэндзи, и, застывшая в церемонной неподвижности, она казалась ему нарисованной на картине героиней старинной повести. Право, сколь отрадной была бы их встреча, когда б он мог поведать ей о недавнем путешествии в горы, высказать свои мысли и чувства в полной уверенности, что она отзовется на них с теплым участием… Но, увы, в целом свете не было женщины чопорнее. В каждом движении ее проглядывала принужденность, присутствие Гэндзи явно тяготило ее. С годами супруги все больше отдалялись друг от друга, и это вдруг показалось Гэндзи столь мучительным, что неожиданно для себя самого он сказал:
– Я почел бы за особенное счастье, когда б хоть иногда вы вели себя так, как это принято между супругами. Состояние мое в эти дни было весьма тяжелым, а вы не проявили никакого сочувствия. Я, разумеется, к этому привык, но все же обидно…
– А мне всегда казалось, что не проявляет сочувствия скорее тот, кто «прекращает свиданий искать» (37), - нехотя ответила госпожа, искоса взглянув на супруга. Ее гордая, величавая красота повергала его в трепет.
– Вы столь редко удостаиваете меня беседой, и что же я слышу? «Искать свиданий» не пристало супругу, так говорят в иных случаях. Как вы жестоки! По-видимому, все мои попытки смягчить ваше сердце производят противное действие, я лишь возбуждаю ваше нерасположение к себе. И в самом деле, «будь жизненный срок…» (38) - посетовал он, входя за полог. Но госпожа не спешила следовать за ним. Не решаясь ее позвать, Гэндзи лег один, громко вздыхая, но она оставалась безучастной, поэтому, притворившись спящим, он закрыл глаза и принялся перебирать в памяти события недавних дней. «Поглядеть бы, как будет расти-тянуться этот юный росток… Впрочем, они правы, говоря, что девочка еще слишком мала. Приблизиться к ней будет нелегко. Что бы такое придумать, чтобы без особого шума перевезти ее к себе и сделать утешением дней своих и ночей? Принц Хёбукё не блещет красотой, хотя черты его благородны и приятны. Откуда же это удивительное сходство? Впрочем, они единоутробные брат и сестра, видимо, потому-то…»
Теперь, когда Гэндзи знал, что девочка столь тесно связана с предметом его помышлений, она казалась ему еще желанней. «Но как же все-таки…» - думал он.
На следующий день Гэндзи отправил письмо монахине. Нетрудно догадаться, что он не преминул намекнуть на свое желание и самому настоятелю. Вот что Гэндзи написал монахине:
«Смущенный Вашей суровостью, я так и не сумел открыть Вам своего сердца. Надеюсь, что моя настойчивость убедит Вас в необычности моих намерений…»
А на отдельном, тщательно сложенном листочке бумаги было написано следующее:
«Образ твой до сих пор Неотступно стоит перед взором, Горная вишня. Видно, сердце мое осталось Там, в далеких горах…Тревожусь: «Не слишком ли сильно дул этой ночью ветер?» (39) Надобно ли говорить о необычайном изяществе почерка Гэндзи? Монахини, давно миновавшие пору расцвета, пришли в восторг уже от того, с какой небрежной утонченностью было сложено это крошечное послание, и слезы умиления потекли из их померкших очей. «О, как же теперь быть? Что ответить ему?» - растерялись они.
«Я не приняла всерьез нашего прощального разговора, но вот Вы снова возвращаетесь к нему. И что я могу Вам ответить? Увы, это дитя и «нанивадзу» вряд ли сумеет написать до конца [26] , стоит ли обращаться к ней? О да,
Пока яростный ветер Не сорвал лепестки с веток вишен На далеких холмах, Они твое сердце волнуют, Но как же миг этот краток!Мне так тревожно…» - написала монахиня.
26
Это дитя и «нанивадзу» вряд ли сумеет написать до конца…– т.е. не умеет писать даже пятистишия «В Нанивадзу»… (см. «Приложение». Свод пятистиший, 40). Это пятистишие, приписываемое преданием корейскому ученому и поэту Вани, служило одним из образцов на начальных стадиях обучения каллиграфии