Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари)
Шрифт:
«Уж лучше бы я ее не видел!» - думает Гэндзи, не в силах тем не менее оторвать глаз от ее лица. И в самом деле, зрелище редкостное! Впрочем, форма головы ничуть не хуже, чем у женщин самой безупречной наружности, волосы же просто прекрасны. Длинные - длиннее платья, - они тяжело падают вниз, струятся по полу.
Может быть, не совсем хорошо с моей стороны останавливаться еще и на подробностях ее наряда, но ведь недаром в старинных повестях знакомство с героиней всегда начинается с описания ее одежды.
Так вот, облачена она в нижнее платье дозволенного оттенка [15] , но совершенно выцветшее и в почерневшее от времени утики [16] с наброшенной поверх него роскошной благоухающей накидкой из куньего меха. Эта накидка - вещь сама по себе старинная и благородная - слишком тяжела для столь молодой особы, и это несоответствие сразу
15
…облачена она в нижнее платье дозволенного оттенка…– Ярко-красные, ярко-желтые, ярко-лиловые платья могли носить только император, члены высочайшего семейства и высшие сановники. Эти цвета назывались запретными (киндзики). Однако бледные, светлые (так называемые «дозволенные» - юруси-но иро) оттенки тех же цветов разрешалось носить всем. Платье девушки скорее всего было светло-красным
16
Утики– платье, надевавшееся либо под китайскую накидку карагину (если женщина была в парадном облачении), либо под коутики (если женщина была одета по-домашнему). Обычно надевали несколько утики одно на другое (см. также «Приложение», с. 107, рис. 21, 22, 23)
17
…похожей на участника торжественной церемонии…– Во время церемониальных процессий чиновники обычно шли, держа обеими руками перед грудью сложенный веер или специальную табличку (сяку), их локти при этом были расставлены в стороны
– Ведь у вас нет никакой опоры в жизни. Так почему бы вам не отнестись с большим доверием и приязнью к человеку, который готов о вас позаботиться? Ваше упорное молчание обижает меня, - говорит он, видя, однако, в этом молчании неплохой предлог для того, чтобы поскорее удалиться.
– Под утренним солнцем Тают сосульки под крышей. Отчего же, скажи, По-прежнему скована льдом Земля у нас под ногами?–
произносит он, но женщина только бессмысленно хихикает, и, видя, что она не в состоянии выдавить из себя ни слова, Гэндзи уходит, дабы более не смущать ее.
Срединные ворота, к которым подают его карету, совсем обветшали и скособочились. Ночью многочисленные изъяны не были так заметны, хотя догадаться об их существовании не составляло труда. Теперь же перед Гэндзи открывается картина такого унылого запустения, что сердце его мучительно сжимается. Только снег, пухлыми шапками покрывающий ветви сосен, кажется теплым и придает саду то печальное очарование, какое бывает у уединенной горной усадьбы.
«Так вот они, «ворота, увитые хмелем», о которых говорил тот человек. Когда б я мог поселить здесь женщину беспомощно нежную, томиться от любви, ждать встреч!.. Ужели не удалось бы мне отвлечься от непозволительных дум? Но, увы, особа, здесь живущая, не подходит для этой цели… - думает Гэндзи.
– Вряд ли кто-нибудь другой мог проявить большее терпение. Верно, душа покойного принца, тревожно витающая вокруг дочери, привела меня к ней».
Призвав одного из спутников своих, он велит ему стряхнуть снег с померанцевого деревца. Тут, - уж не от зависти ли?
– вздрагивают ветки сосны, и с них тоже сыплется снег, словно «небесные волны захлестнули их…» (50). «Как жаль, что рядом нет женщины, способной хоть как-то откликнуться на мои чувства, даже не выказывая при этом особой глубины понимания», - думает Гэндзи.
Ворота еще закрыты, принимаются искать ключника, и вот он выходит - совсем уже дряхлый старик. Женщина неопределенного возраста - то ли дочь его, то ли внучка, - запачканным платьем своим резко выделяющаяся на фоне белого снега, зябко поеживаясь, держит в руке обернутую концом рукава какую-то странную плошку, в которой тлеет несколько крошечных угольков. Старик никак
«Юным нечем прикрыть наготу…» [18]– говорит Гэндзи и невольно улыбается, вспоминая покрасневший нос, который придавал девушке такой озябший вид.
«Когда бы увидел ее То-но тюдзё! Какое сравнение пришло бы ему в голову? Он всегда следит за мной, вряд ли для него осталось тайной, что я посещаю ее», - думает Гэндзи с некоторым беспокойством.
18
Юным нечем прикрыть наготу…– Гэндзи цитирует стихотворение Бо Цзюйи «Тяжелые подати»:
«Окончится год - небеса и земля сомкнутся. Холодный ветер гуляет по разоренной деревне. Глубокой ночью ни огонька, ни дымка не увидишь. Град ли, снег ли, белым летит-заметает. Юным нечем прикрыть наготу. Старцам негде согреть озябшее тело. Тоскливые стоны, холод ночной, соединяясь, Пронизывают насквозь, и горько на сердце…»(в последней фразе букв, «горько в носу», очевидно, поэтому Гэндзи и вспоминает именно это стихотворение)
Будь дочь принца заурядной, ничем не примечательной особой, он скорее всего сразу же покинул бы ее, но она была так жалка и беспомощна, что он не решился ее оставить и время от времени писал к ней, хотя письма его были вовсе не похожи на любовные. Он посылал ей шелк, узорчатую парчу, хлопчатые ткани, чтобы было чем заменить кунью накидку, одаривал приличными нарядами ее пожилых прислужниц, не забыл даже древнего старика ключника - словом, имел попечение как о высших, так и о низших. Поскольку женщину, по-видимому, ничуть не смущало, что заботы Гэндзи о ней носили исключительно житейский характер, он со спокойной душой решил и впредь таким же образом опекать ее и входил во все самые ничтожные, самые сокровенные ее нужды.
Привлекательной нельзя было назвать и Уцусэми, которую в ту давнюю ночь застал врасплох его взор, однако, обладая умением скрывать свои недостатки, она не казалась жалкой. А ведь эта особа занимает в мире куда более высокое положение… Воистину, достоинства женщины не зависят от ее звания…
Надо сказать, что Гэндзи и теперь довольно часто вспоминал супругу правителя Иё, такую спокойную, изящную, но, увы, потерянную для него навсегда.
Год подошел к концу. Однажды, когда Гэндзи был в своих дворцовых покоях, зашла к нему госпожа Таю. Она нередко прислуживала ему при стрижке волос и оказывала другие услуги, но отношения меж ними были скорее дружескими, нежели любовными. Гэндзи считал ее милой собеседницей и часто шутил с ней. Даже когда он не призывал ее, она приходила сама, коли было у нее чем с ним поделиться.
– Ах, все это так странно… Я в полной растерянности, но было бы просто дурно не рассказать вам… - говорит она, улыбаясь, и замолкает.
– А что такое? Уж от меня-то вы можете ничего не скрывать, - отзывается Гэндзи.
– Да разве я скрываю? Со своими печалями я сразу прихожу к вам, порой даже злоупотребляя вашей благосклонностью, но… дело-то слишком щекотливое… - И она, смешавшись, умолкает.
– Неужели нельзя не жеманиться!
– сердится Гэндзи.
– Я с письмом от госпожи… - говорит она наконец и вытаскивает письмо.
– Что ж тут особенного?
– удивляется Гэндзи и берет письмо, а Таю смотрит, затаив дыхание.
Толстый, покоробившийся лист бумаги «митиноку» [19] , правда старательно пропитанный благовониями… Написано же довольно умело. Вот и стихи:
Китайский наряд Сшит из жесткого шелка, жестоко Сердце твое. Потому и мои рукава Промокают все больше и больше…Гэндзи в недоумении склоняет голову, а Таю, разложив на полу платок, ставит на него тяжелый старомодный ларец.
19
Бумага «митиноку».– Толстая белая бумага, которая производилась в Митиноку (северо-восточное побережье о-ва Хонсю). Употреблялась чаще всего в официальной переписке