Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари)
Шрифт:
Когда-то лиловая бумага пожелтела от старости и казалась удивительно старомодной. Знаки, начертанные весьма уверенной рукой, были выдержаны в старинном стиле [8] , а строчки равны по длине - словом, ничего достойного внимания в письме не было, и Гэндзи сразу же отложил его.
«Интересно, что она подумала обо мне?
– тревожился он.
– Вот, оказывается, что это такое - запоздалое раскаяние. И все же что мне делать? Придется, видно, запастись терпением и заботиться о ней до конца своих дней», - решил наконец Гэндзи, но, не подозревая об этом, девушка предавалась печали.
8
…в старинном стиле…– имеется в виду стиль известных каллиграфов середины периода Хэйан - Оно-но Тофу (или Оно-но Митикадзэ, 894- 966) и Фудзивара Сукэмаса (944-998). Новым в конце X - начале XI в. считался стиль Фудзивара Юкинари (972-1027). Оно-но Тофу и Фудзивара
С наступлением ночи Левый министр покинул Дворец, и Гэндзи поехал с ним.
В последнее время в доме министра было особенно шумно. Там собирались юноши из благороднейших столичных семейств и, предвкушая удовольствия, связанные с церемонией Высочайшего посещения, коротали дни в оживленных беседах, совершенствовались в разнообразнейших танцах. С утра до вечера в доме звучала громкая музыка, юноши выбивались из сил, стараясь затмить друг друга… Право, во время обычных музицирований такого не бывает. Звонко пели большие флейты «хитирики», им вторили флейты «сякухати» [9] , юноши подкатили к перилам даже большой барабан «тайко» [10] и сами били в него.
9
Флейта «сякухати»– национальный японский духовой инструмент, напоминающий кларнет. Завезен в Японию из Китая. До конца X в. широко использовался в музыке «гагаку»
10
Большой барабан «тайко»– наиболее распространенный в древней Японии тип барабана. Корпус у него был из дерева или меди, с двух сторон (или с одной) его обтягивали кожей. Ставился он на подставку, так что с боков оказывались обтянутые кожей плоскости. Били в него палочками
Не имея досуга, Гэндзи лишь иногда, улучив миг, навещал дорогих его сердцу особ, но в том заброшенном доме не показывался вовсе. Приближалась к концу осень, дочь принца Хитати не смела уже и надеяться, а дни и луны текли, сменяя друг друга. Совсем немного осталось до дня Высочайшего посещения, музыкальные занятия были в самом разгаре, и вот тут-то в покоях Гэндзи появилась Таю.
– Как поживает ваша госпожа?
– спросил ее Гэндзи, которому, несмотря ни на что, было искренне жаль девушку.
Рассказав ему о том, как обстоят дела в доме покойного принца Хитати, Таю добавила:
– Ваше явное пренебрежение удручает не только ее, но и всех ее домочадцев.
Говоря это, она чуть не плакала.
«Она полагала, что, показав мне свою госпожу издалека, сумеет укрепить меня в мысли о ее привлекательности, а на большее не рассчитывала. Я же разрушил ее замыслы, и она вправе считать меня бессердечным», - думал Гэндзи. Представив же себе печально поникшую фигуру дочери принца, почувствовал себя растроганным. «Бедняжка уверена, что я навсегда покинул ее».
– Теперь я совершенно не имею досуга. Увы, не в моей власти… - вздохнул он, но тут же улыбнулся: - Я надеюсь, что мне еще удастся обогатить ум вашей госпожи знаниями, приличными ее полу, а то она показалась мне довольно невежественной особой.
Глядя на его прекрасное юное лицо, Таю не могла не улыбнуться в ответ. «Ах, право, было бы только странно, если бы женщины, с ним связанные, не испытывали мук ревности. И разве не понятно его стремление во всем потакать своим желаниям, ни с кем особенно не считаясь?» - подумала она.
Когда остались позади самые беспокойные дни, Гэндзи стал время от времени навещать дочь принца Хитати.
С тех пор как в доме на Второй линии появилась некая юная особа, связанная с чудесным цветком мурасаки, он, очарованный ею, отдалился от своих прежних возлюбленных и даже на Шестой линии бывал крайне редко. Тем более тяготила его обязанность посещать этот заброшенный дом, хотя он жалел и не забывал его обитательницу. У него никогда не возникало желания получше разглядеть эту стыдливую особу, пока однажды не пришла ему в голову мысль, что, может быть, она вовсе не так дурна, как кажется. В самом деле, только осязанием трудно что-нибудь распознать. «Вот бы увидеть ее!» - загорелся Гэндзи, но не мог же он позволить себе откровенно разглядывать ее при ярком свете? Поэтому однажды ночью, когда дамы были одни и чувствовали себя вполне свободно, Гэндзи тайком пробрался в дом и стал смотреть сквозь решетку.
Как и следовало ожидать, увидеть госпожу ему не удалось. Обветшавшие переносные занавесы, судя по всему, годами стояли на одних и тех же местах, их никогда не отодвигали и не переставляли, поэтому Гэндзи так и не сумел удовлетворить своего любопытства, и пришлось ему ограничиться созерцанием четырех или пяти прислужниц, которые, сидя поодаль, ели что-то крайне непривлекательное и жалкое, хотя и поданное на китайском фарфоре изысканно зеленоватого оттенка [11] . Другие сидели в углу, дрожа от холода, их когда-то белые платья были немыслимо засалены, а привязанные сзади к поясу грязные платки сибира придавали
11
…на китайском фарфоре изысканно зеленоватого оттенка.– Из китайского фарфора танской и сунской эпох делали посуду только для императорского стола
12
…в прич`сках у них, как полагается, торчали гребни…– Согласно этикету дамам, прислуживающим за столом знатной особы, полагалось, подобрав волосы кверху, закреплять их гребнем. В описываемые Мурасаки времена в большинстве домов столицы уже не придерживались этого правила, но в доме принца Хитати хранили, как видно, верность старинным обычаям
13
…таких можно встретить лишь в Танцевальной палате…– В Танцевальной палате (Найкёбо), равно как и в Отделении дворцовых прислужниц (Найсидокоро), служили обычно пожилые дамы. Девушку из благородного семейства должны были окружать молодые, красивые прислужницы, подбору которых уделялось большое внимание
– Какой холодный выдался год! Впрочем, поживешь с мое - и не такое придется испытать, - говорит одна из прислужниц, обливаясь слезами.
– Подумать только, мы могли еще на что-то жаловаться, когда наш господин был с нами! В такой нищете, не имея опоры, и то живем как-то… - сетует другая, дрожа так, словно вот-вот поднимется в воздух.
Смущенный тем, что невольно подслушал, как поверяют они друг другу свои горести, Гэндзи тихонько отошел, потом, словно только что приехав, постучал по решетке.
– Ах, какая радость!
– оживились прислужницы. Поярче засветив светильники, они подняли решетку и впустили Гэндзи.
Дзидзю на сей раз отсутствовала, эта молодая особа прислуживала еще и жрице Камо. Остальные, не отличаясь миловидностью и вид имея весьма провинциальный, представляли собой непривычное для Гэндзи окружение.
Снег, о котором дамы только что говорили с таким страхом, действительно пошел, и все вокруг покрылось белой пеленой. На небо было страшно взглянуть, бушевал ветер, светильники погасли, и некому было их зажечь. Гэндзи вспоминалась та ночь, когда злой дух напал на его возлюбленную из дома с цветами «вечерний лик», но он утешал себя тем, что жилище покойного принца при всей его запущенности было гораздо меньше, да и не такое безлюдное. Так или иначе, ночь, судя по всему, предстояла унылая и бессонная. Однако же была в этой ночи какая-то своеобразная трогательная красота, способная необычностью своей пленить сердце Гэндзи, и когда б не упорное молчание госпожи…
Наконец небо посветлело, и, собственноручно приподняв решетку, Гэндзи взглянул на покрытый снегом сад. Пустынное пространство, которого белизна не нарушалась ни единым следом, навевало уныние… Мог ли он уйти, оставив женщину в одиночестве?
– Посмотрите, какое прекрасное небо! Неужели вы до сих пор боитесь меня?
– пеняет он ей.
Еще довольно темно, но сияние снега - достойное обрамление для юной красоты Гэндзи, и даже старые дамы, глядя на него, расцветают улыбками.
– Выйдите же к нему скорее. Нехорошо! Женщина должна быть мягкой и послушной, - поучают они госпожу, и, уступчивая по натуре, она принаряжается, как может, и выходит к Гэндзи. Он же, словно не замечая ее появления, любуется садом, а сам украдкой разглядывает ее. «Какова же она? Вот будет радость, если она окажется более привлекательной, чем казалось!» - думает он, по обыкновению своему сообразуясь лишь с собственными желаниями, но, увы… Прежде всего ему бросается в глаза, что она слишком высока ростом, это заметно, даже когда она сидит. «Ну вот, так я и знал», - расстраивается Гэндзи. Вторая выдающаяся и не менее неприятная черта в ее наружности - нос. Он сразу же приковывает к себе внимание, заставляя вспомнить о небезызвестном существе, на котором восседает обычно бодхисаттва Фугэн [14] . Нос на диво крупный, длинный, с загнутым книзу кончиком. Но, пожалуй, самое в нем неприятное - это цвет. Лицо же бледное, соперничающее белизной со снегом, с несоразмерно вытянутой нижней частью и с чересчур выпуклым узким лбом. Женщина так худа, что невозможно смотреть на нее без жалости. Даже сквозь платье видно, как узки ее угловатые плечи.
14
…о небезызвестном существе, на котором восседает обычно бодхисаттва Фугэн.– Бодхисаттва мудрости Фугэн (санскр. Самантабхадра) изображается сидящим на слоне. В некоторых сутрах говорится о том, что слон этот белый с красным хоботом. Например, в сутре Канфугэнгё (санскр. Дхармамитра) сказано: «Бодхисаттва Фугэн восседает на большом белом слоне, которого хобот цветом подобен алому лотосу»