Повесть о храбром зайце
Шрифт:
Как бы в ответ большому колоколу, со всех сторон загудели свои ушераздирающие туши фанфары (вернее то, что у них фанфары заменяет — аналогичные в общем трубы, но тоном пониже и закручены «под рога»).
Народ, слыша колокол, останавливался немедленно, но как бы не знал ещё, что ему делать. Паниковать — это понятно! Но как паниковать? Как конкретно? С какой силой, с какой интенсивностью паниковать? На эти вопросы им и ответили «фанфары».
«Пап-пара-пааа! Как указанье к действию! К какому?»
Внимательно прослушали фанфары. Опустили свои рогатые головы с явно недобрым чувством. Стали ругаться. Стали собираться в группы и ругаться, сообща. Потом, ругаясь всё громче и ярче, двигались с горящими глазами «в центр». То есть
Заяц свернул в закоулок — нелогичное «непроектное» пространство между двумя полубумажными лавками. В одной продавали рыбу, в другой водорослю. «Как же я терперь не могу теперь все эти ваши водоросли поганые! И торговец прям как козерог, только расцветка другая! Вот из чьей задницы нам эту пакость поставляли! Держу пари, здесь и брали! Здесь и брали!»
«Козерог» с водорослями накрыл товар свой дырявой материей, закрыл окна на еле сам себя держащий крючёк, переговариваясь с кем-то из соседей, двинулся наверх, к группам. «Да тут же, что хочешь то и бери! Мне что? Трудно эту бумажную стенку порвать? Да в миг! И в соседней лавке тоже самое! Что там? Ах да! Рыба! Бери — не хочу! Здесь и замков-то нет! Чего они такие расслабленные все? Может горцы эти — они все такие? Эх! Думал я, что за 15 лет всё про них понял, и сам стал одним из них. Но нет! Не получается даже при желании. Ни разу и ни в чём. Приморье у меня в душе! Не горы.
Вопрос только один. Только этот: а было ли желание?!»
Из закоулка заяц смотрел на всё пребывающие группы «дружинников» — так он решил их называть (и кажется не ошибся — «угадал»). Собирались они все тут, у храма. На лапах большинства вскоре появились почти квадратные жёлтые повязки. На рогах отборных некоторых появились ленточки, тоже жёлтые. «Это видимо «начальники» у них, вожаки — их должно быть видно. Хорошо. Но почему ленточки жёлтые? В тумане-то лучше виден красный — вот как на каретах! Не понимаю!» Заяц присмотрелся. «Ах, вот оно что! Они ж отсвечивать должны! Но отсвечивать-то нечего! Где там солнце?! Туманы! Бараны и туманы!»
У дружинников с повязками вскоре появилось и «оружие». Все рабоче-крестьянские инструменты: вилы, серпы, топоры, кувалды. То, что в лесной империи считалось «настоящим» оружием тут видимо и не производилось, и не закупалось. «Волшебная страна!» Бегали, правда, между копыт взрослых ещё совсем молоденькие козлики с рогатками. «Ну, это уже кое-что!» Мешали всем, то и дело получали «по шеям».
Спустя какое-то время на площадь вышел «лидер». «Кто он? Какую такую роль (кроме лидерской) у них играет?» Заяц не знал. Выйти и посмотреть он не решался. «Сейчас, сейчас! Нужно понять, что тут происходит! А пока отдыхать. Пока есть возможность (ведь есть же?!). Потом уж дух ты вряд ли где переведёшь! Чувствую я, что придётся поскакать! Придётся ещё помучаться!»
Пока всё внимание города было приковано к лидеру и готовящейся им речи, заяц ворвался в рыбную лавку и стал хозяйничать как распоследний мелкий воришка. Хватался за всё, что видел. «Жрал», пил, раскидывал «невкусное».
«Не боись, торгаш! Я найду способ возместить тебе ущерб! Обязательно найду! Когда-нибудь и как-нибудь… не сегодня и не завтра, уж конечно! Там посмотрим! Передам через кого-то.»
Лидер заговорил. Старческий голос, старый горский язык — «ничего не понять, ни слова». «Хоть кто-нибудь из всей толпы понимает его?! Я один его не понимаю?!» Кажется никто не понимал речей этого достопочтенного старца, но встречали (и провожали) горячо. 2-ой оратор был явно моложе — раза так в 4. Быстро перемалывающий слова акцент и «склизкая» манерность выдавали в нём чиновника из дальней столицы. Ему не были рады. Говорил он не на горском, а на особом чиновничьем — на языке «золотых драконов»,
Третьим оратором оказался муфлон. После унылого «дракона» встречали его с восторгом (хотя и по-прежнему матерились друг на друга). Вот, что сказал им муфлон, «весь из себя такой пафосный и разгорячённый»:
«Тун чжи мэнь хао! Мы собрали вас не из удовольствия ради, не хорошим воздухом подышать! Бэ! Есть дело! И значит надо делать, бе-ээээ! Убит, бэ! Убит один из наших братьев! Убит Шенъян, дозорный! Бе-эээ! Убийца сбежал, убийца на свободе, убийца среди нас! Проклятый сыкуо! Лаовай, бэ, почти не владеет языком, бэ, приторно-красная шерсть, бэ, рога типа «Г» малой. Бэ! Знаю, что под это описание подойдёт ряд… иностранцев, бэ! До десятка. Будьте внимательны! Не забивать! Не топтать, бэ, не бадать! Не как в прошлый раз, бе-эээ! А так-то, бэ, по существу «чуть что, так сразу», бэ! Вести ко мне! На опознание! Понятно, бэ? Помните о законах наших! Помните о 7-и принципах — с этого начал старейшина, я так красиво не смогу! Бе-ээээ! Что ещё, бе-эээ?! Силами первой и второй дружин уже сейчас перекрыты все подступы к городу! Ни туда, бэ, ни обратно! Прошу прощения за неудобства! И у вас, и у гостей города! Ничего хорошего, бэ! Я знаю! Но должны понять, бэ: быстро поймаем, посадим, к ночи вернёмся домой, бэ! Семья, бэ, очаг, бэ, всё это! Проклятый лаовай пришёл, чтобы отнять у вас… «всё это»! Нужно найти его и по закону бе-ээээ! Наказать! Давайте, бэ! Вперёд, как на учениях! Давай, давай! Вэй жэньминь фуу!
«Вэй жэньминь фуу» кричали ему в ответ, хотя лозунг этот ответа не требовал. Муфлон и сам продолжал что-то такое подкрикивать: что-то равномерное, быстрое, без пауз. Иногда он бил копытами и давал указания. «Ты — туда», а «ты — туда». «Поздоровались друг с другом и пошли!». «Куда пошли?!» «Не туда пошли!» «А ну-ка давай туда!» «Оружие, оружие!» «Запрещено!» «Оштрафую, оштрафую всех!» Впрочем, надо сказать, толпа действовала удивительно слаженно, и на самом деле ни в каких подкрикиваниях сверху не нуждалась. «Вот тебе и восточная дисциплина! Хотел? Любуйся! Наши так не ходили! У нас извечная «весёлая гурьба»! Идёт как хочет!»
«Что делать? Есть ли план? У них-то есть план! Вон какие! Громкие, злые. Догонят — разорвут! Мало ли от чего честной народ оторвали…» Прежде всего нужно было замаскироваться. Заяц снял рога, предусмотрительно скрутив свою заточку — «ой, чувствую я, ещё пригодится!». Потом, сорвал шторы с дверей — длинные, «в пол», с цветочками — закутался как в мантию, прорезав дырки для лап. «Не слишком ли вычурно? Вроде нет. Тут все в цветах ходят! Иные и в рога букет вставляют! Горцы!»
«Что делать с шерстью? Чем отмыть эту красную муть? Да и можно ли?! Надо…» В дверь кто-то постучал, толкнул копытом пару раз, провизжал какую-то козлиную скороговорку. «Видимо «друг дома», близкий». Не закончив своей маскировки, заяц готовился бежать. Ещё отпил воды, прихватил балык, проскочил через разорванную бумажную стенку в свой переулок. Дальше прошёл вниз, посмотрел из-за стены следующей за водорослевой лавки — «а, это мой любимый козерог!» «А вот и козёл из рыбной лавки к нему подходит! Сейчас они войдут внутрь. Надо уходить! Начнут шуметь, приведут муфлона, да и мало ли ещё кого!»
Переходя на другую сторону, заяц машинально повернул голову в сторону храма — прямо на него смотрел старейшина. «Я знаю его!» Старейшина поднял лапу. «Нет, он не указывает! Он… он приветствует!» Заяц поднял лапу в ответ. Старейшина кивнул — немного опустились его рога, а с них слетела жёлтая лента. Отсветила никем невидимое солнце, ослепила старика. Он протёр глаз (один единственный как и у зайца), улыбнулся. Того, кого он поприветствовал и след простыл. «А был ли он вообще там? Призрак из прошлой жизни моей?!»