Повесть о красном Дундиче
Шрифт:
— Кого? — удивился Дундич.
— Беляка.
— Глупый, они же могут его искать, — начал горячиться Дундич. — Я тебе не давал такой приказ.
— Да он спит как убитый. И самогоном от него, как от шинка, несет. — оправдывался Казаков. — Я так думал, товарищ Дундич, что он нам враз скажет, где у них штаб, чтоб мы не блукали в потемках.
— Это мысль, — смягчился Дундич, оценив находчивость разведчика. — Буди кадета.
Пьяного бородача растолкали и спросили, где штаб.
— Вот за тем пряслом, в хате с
Осторожно, группами по три-четыре человека добрались разведчики до хуторской околицы. Казаков узнал место, где они взяли спящего кадета, и, приподнявшись над плетнем, тотчас прижался к земле. Дундич и четыре брата Скирды тоже прильнули к холодным росистым будыльям жухлого лопуха.
По ту сторону плетня неторопливо и не очень твердо вышагивал кадет в высокой папахе. Скорее всего подбадривая себя, он негромко пел:
При луне, при звездах было, при луне, Там ктой-то ехал на коне-е…Когда часовой развернулся и дошел до брички, Дундич шепнул Казакову:
— Бери сено, неси коням, отвлекай, — Повернулся к Скирде: — А ты за часовым. Уразумел?
Казаков бесшумно перемахнул через низкую изгородь и, согнувшись в дугу, засеменил к прикладку сена. Надергал охапку и двинулся к бричке. Песня прервалась на полуслове, и из темноты спрос пли: Кто?
— Свои, — не так, чтобы нахально, но и без испуга ответил Казаков, хотя зубы у него, кажется, клацнули.
— А куда? — допытывался часовой.
— Вот сено лошадям…
— Дык только что давали.
— Их благородие говорят: мало.
— Чтой-то я тебя, паря, по голосу не признал. Ты кто будешь?
От такого оборота Казаков даже вспотел, словно нес не охапку сена, а многопудовый чувал. Не раздумывая, чтобы не навлечь лишних подозрений, буркнул:
— Казаков я, Микола. Меня вчера в денщики к их благородию определили.
— К кому? — с дозой озабоченности в голосе допытывался часовой.
Может быть, это лишь казалось Казакову, и на самом деле разговором казак воровал время у караульной службы, которая давила полуночной тишиной и диким одиночеством. Как бы ни было, а Казакову эти вопросы представлялись пыткой.
— Пристал чисто репей, — в сердцах сплюнул разведчик. — Много у тебя благородиев в этой хате?
— Неужто у самого? — раскрыл рот часовой, то ли разыгрывая из себя дурачка, то ли на самом деле пораженный дивом.
«Значит, точно штаб здесь», — убедился Казаков и, прикрываясь охапкой, стал обходить солдата, за спиной которого уже чернела, как стена, богатырская фигура Ивана Скирды. Не успел часовой сделать шаг за Казаковым, как ладонь Скирды накрыла его лицо, а в следующее мгновение бойцы уже оттаскивали обмякшее тело под плетень.
Шинель, папаху и винтовку часового передали младшему
— Смело ходи туда-сюда, — сказал ему Дундич, направляясь с остальными братьями к крыльцу.
Вытирая холодный пот (все-таки натерпелся страху, пока нес охапку сена), Казаков торопился за ним! Бесшумно прошли на застекленную веранду. Оттуда в сени. Там три двери — прямо, справа и слева. Дундич открыл правую. В углу горницы, едва освещая лик божьей матери, мерцала лампадка, а подвешенная к потолку круглая, как матрешка, семилинейная лампа вырывала из хранящей полутьмы спящих, бутылки, стаканы, снедь…
По-журавлиному поднимая ноги, Дундич покружился по комнате, вглядываясь в шипели и кители спящих. Вошедший Казаков показал на приоткрытую дверь. Взводя курок нагана, разведчик шагнул к двери, осторожно толкнул ее. Оттуда ударило в нос спиртным, папиросным дымом, пряностями закусок. Под горящей лампадкой на спинке стула висел генеральский китель. На кровати, раскинув ноги в белых шерстяных носках, тяжело храпел мужчина. Его лохматая голова упиралась в ажурную грядушку.
От радости, при виде спящего генерала, Дундич обнял Казакова и шепнул, указывая на китель и планшетку:
— Бери и аллюром во двор.
Не успел Дундич повернуться к старшему Скирде — Дмитрию, тот уже ловко сграбастал спящего и, как малое дитя, понес из комнаты. Дундич держал наган на взводе, а Негош приготовил на всякий случай гранату.
Но постояльцы куреня даже не шевельнулись. Словно состязаясь друг с другом, они храпели на все лады и переливы.
Во дворе под навесом жевали сено оседланные кони.
— Бери! — приказал Дундич Михаилу Скирде, указав на белого высокого дончака с мощным крупом.
— Такой выдержит! — подтвердил его догадку Михаил. Чуть спружинив, он взялся за седло и уже в следующую секунду был на лошади.
Белогривый почувствовал на себе чужака, сердито прянул ушами, но сильная ладонь Скирды погладила его морду, и он успокоился. Михаил протянул руки к брату и принял в них, как в люльку, спящего пленника.
— Давайте через левады, — предложил Казаков, уже разобравший с Иваном плетень на заднем дворе.
На второго коня Дундич усадил Дмитрия.
— Будете менять один другого, — сказал командир и, махнув рукой всадникам, увлек остальных к месту, где ожидали кони и часовые.
По дороге к ним присоединялись бойцы, оставленные в прикрытии.
Дундич слышал, как то тут, то там раздавались возбужденные голоса:
— Самого взяли! — докладывал Казаков каждому встреченному.
— Пропили кадеты генерала!
А Князский, увидев в руках Казакова мундир, привычно заерничал:
— Чую, откуда-то дух чижолый. А это, оказывается, ты шаровары его захватил!
… Солнце еще не поднялось над крышами Котлубани, когда конные разведчики подвезли пленника к штабному вагону.