Повесть о красном Дундиче
Шрифт:
Дундич пошел в салон и, широко улыбаясь, протянул командарму коричневый планшет и темно-синий китель с генеральскими погонами.
— Генерал Голубинцев здесь, — доложил он, кивнув на дверь.
Бывшие в штабе Думенко, Буденный и другие командиры повернули головы к двери.
— Их превосходительство, — произнес чуть насмешливо Иван Антонович, — спят еще.
Он подошел к окну и показал рукой на бойцов, окруживших необычного пленника, все еще завернутого в одеяло. Ворошилов, а за ним все присутствующие рассмеялись и поспешили на перрон.
Командарм наклонился над пленником, рот
— Поднимите его превосходительство! — приказал командарм.
Братья Скирды распеленали пленника, вынули платок изо рта и помогли стать на ноги.
— А ну, проснись! — приказал Думенко, видя по испитому, отечному лицу золотопогонника, что он все еще не верит, что находится далеко от той комнаты, где в углу мирно тлела лампадка.
— Давно не сплю. Все думаю, как это могло случиться, — пленника передернул озноб.
— Прохладно, ваше превосходительство? — спросил Ворошилов под веселый смех красноармейцев. — Верните ему китель, — кивнул он Дундичу.
Но когда пленному передали китель, он недоуменно поглядел на Ворошилова и пробормотал:
— Тут ошибка, господа. Я не их превосходительство, не генерал Голубинцсв, я начальник штаба полковник Денисов, казак станицы Темнолесской Ставропольского округа.
— Ну, ну, не дури нам головы, — нахмурился Дундич. — Надевай.
Офицер попытался натянуть китель с золотыми погонами, но скоро вспотел и с мольбой посмотрел на Ворошилова. Когда шов смачно треснул под мышками, раздался хохот собравшихся. Дундич понял, какую оплошность допустил.
Видя его состояние, Ворошилов дружелюбно заметил:
— Не печалься, Ваня. Эта птица поважнее самого генерала.
Чтобы окончательно успокоить разведчика, Буденный похлопал его по плечу:
— Командарм верно говорит.
А Думенко протянул ему твердую широкую руку и сказал:
— Ну, спасибо тебе, Дундич!
Уже в вагоне на допросе полковник Денисов объяснил, как стал жертвой генеральского мундира. С вечера в доме было душно. Работая над операцией, Голубинцев снял китель и повесил на спинку стула. После обильного ужина генерал ушел в спальню, а полковник положил свою гимнастерку на табурет и заснул.
Полковник подтвердил данные армейской разведки, уточнил исходные позиции полков и время атаки.
Охваченные подковой двух полков красных и пулеметным эскадроном, части Голубинцева не успели развернуться в боевые порядки, были смяты и отброшены в степь. Армии Ворошилова осталось от удравшего генерала пятнадцать пулеметов, четыре орудия со снарядами, тысяча лошадей и обоз с обмундированием и продовольствием.
Случай в засаде
Не раз и не два за время боев под Царицыном попадали красные части в засады белых. И не раз и не два приходилось Дундичу выручать товарищей из беды.
Как-то в падине у хутора Кузнецы, что под И ловлей, на белую засаду наткнулась разведка полка. Узнав об этом от нарочного, Дундич распахнул окно и крикнул Шпитальному:
— Ваня, готовь Воронка!
— У него еще нога не зажила.
— Забыл, — извинился Дундич, вспомнив, что в ночной вылазке один из его верховых
Борьку ему подарил Самарин. Он заарканил его в степи, когда разморенный тихой ночью, обилием богарных трав, запрудной теплой водой конь прикорнул в ложбине. Тут и накрыл его волосяной удавочкой Петр. Накрыть накрыл и даже в полк приволок, а вот оседлать, как ни старался, не смог. И другие лихие конники не смогли.
Конь оказался не просто одичавшим, но, главное, озлобленным на людей в военной форме. Всякого желающего обуздать его неукротимый нрав плеткой, лозиной, шпорами он выкидывал из седла, делая немыслимую свечу, падая с разбегу на передние ноги, на грудь. За день вольтижировки дикарь в кровь порвал удилами черные большие губы, ободрал кожу с колен. Такого не то что за бутылку первача, за-ради бога куда-нибудь нужно спровадить сдыхать, решил Самарин, с ненавистью и восхищением разглядывая мятежную животину.
И, лишь завидев въезжающего на подворье Дундича, конь вдруг тревожно заржал и нетерпеливо потянулся к воротам. «У, чертяка! — незлобиво, хотя и досадливо сказал Петр. — Зараз признал хозяина. Дарю, чего уж», — и отпустил уздечку.
С тех пор прошло больше месяца, но и теперь, всякий раз, когда коновод выводил из стойла Борьку, тот косил малахитовым глазом, желая убедиться, что его седоком будет Дундич, и никто другой. За этот норовистый характер Иван окрестил коня Борькой в честь сердитого, как показалось ему в первую встречу, инспектора кавалерии.
Уже садясь в седло, Дундич приказал вестовому:
— Давай. Покажешь, где хутор.
Боец посмотрел, что едет всего-навсего десяток бойцов, и опасливо предупредил командира:
— Полк нужно подымать. Беляков там что саранчи.
— Я тебя не о том спрашиваю, — сердито перебил тот нарочного. — Я тебя пытаю: где кадеты?
С самого начала самостоятельной жизни Дундич верил в свою удачливую звезду и потому не интересовался, сколько перед ним врагов, будь то гимназисты, мстившие ему за красавицу Милицу, будь то полицейские наймиты на табачной фабрике, выдавшие его отцу, будь то, Наконец, кайзеровские солдаты… Бил он их всех и порознь и вместе. А чем лучше вся эта мировая контра? Только тем, что собралась в большую банду, отложив до удобного времени свои распри из-за чужих стран, а те, что помельче, — из-за лишнего аршина земли, лишней головы в отаре, стаде, табуне.
Вот и теперь без раздумий он вскочил в седло, чтобы поспешить на помощь бойцам своего полка, попавшим в беду.
А те уже и не чаяли уйти живыми. И вдруг услыхали громкое «Даешь!».
Белые сначала приняли отряд Дундича за своих: откуда в таком тылу, средь бела дня взяться красным? На эту оплошность и рассчитывал Иван. Не однажды он использовал внезапность, чтобы ошеломить врага. Неожиданность срабатывала точно, как часовой механизм.
Дундич с бойцами, выскочив из густого тальника, первым выстрелом вышиб из седла вахмистра. Охватив подковой резервное отделение белых, красные начали теснить их к крутояру. Но, увидев, что подмога окруженным буденовцам скорее символическая, белые не только ощетинились, но, поднатужившись, отбросили отряд обратно к талам.