Повесть о красном Дундиче
Шрифт:
Он смежил веки, когда солнышко по-особому ласково заглядывало в левое оконце, а проснулся, когда оно бросило свой луч в правое. Но проснулся он не от солнечного луча, а от трепетного шепота Марии:
— Хворый он еще…
— Кто хворый? — спросил Дундич, с удовольствием потягиваясь в теплой постели. Поняв, что речь идет о нем, сказал: — Я здоров.
— Обманываешь, девонька, — не без иронии заметил пожилой порученец штаба. — Буденный, он лучше знает, кто больной, кто здоровый. Так что, сокол, зараз собирайся и до штаба.
Комкор неподдельно обрадовался, видя Дундича снова крепко стоящим на
— Товарищ комкор, командир дивизиона для особых поручений Дундич явился после излечения для дальнейшего прохождения службы в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии.
Перевел дух, словно выпил добрую чарку, и шагнул в глубь просторной прокуренной комнаты.
Видя его бледность, худобу, Буденный чуть было заколебался: не рано ли потревожил? Но, заглянув в искрящиеся озорные глаза, успокоился: в самый раз.
Он заботливо усадил Дундича на стул, велел принести чаю. Сам сел напротив, стал расспрашивать про госпитальное житье-бытье, про раны, про осколки, которые лучше любой собаки дают ему знать о предстоящей перемене погоды. Назвал несколько фамилий командиров, которым повезло меньше, чем Дундичу: над их могилами уже взметнулись клинки и дело мировой революции теперь доделывают без них.
Ведя беседу, Буденный несколько раз внимательным взглядом как бы ощупывал Дундича: точно ли перед ним герой Воронежа, не надломили ли его волю последняя сеча, больничная койка и тоскующая по нему гимназисточка, которая под любым предлогом (комкору уже доложили, как встретила порученца) хочет задержать любимого в своей уютной комнатке хоть еще несколько дней? Кажется, нет. Все тот же он — жизнерадостный, нетерпеливый до новых поручений, весь нацеленный на горячее дело. Понял комкор и другое: рано еще Дундича посылать в атаку, даже в разведку. Пусть немного окрепнет, притрется к седлу, привыкнет к эфесу шашки и рукоятке нагана.
Выпив чай, Дундич поблагодарил за угощение и, достав золотой портсигар, протянул комкору душистую папиросу, но Буденный, отклонив его руку, вынул кисет и ровными долями свернутую газету.
— Так зачем вызывали, товарищ комкор? — спросил Дундич, выпустив первый клубок белесоватого дымка.
Буденный ждал этого вопроса. Именно почему-то сейчас. Поэтому стрелки его усов дернулись, заколебались от легкого смешка.
— Дело дюже деликатное, братец…
«Неужели насчет Марийки хочет что-нибудь сообщить? — обожгла сознание неприятная мысль. Он знал, что на его красавицу жену заглядывается не один и не два человека в штабе. И не раз доводилось ему нечаянно слышать мужские откровенные разговоры о достоинствах машинистки. Но на все его безосновательные укоры Мария с достоинством отвечала, что живет с ним по любви, а не по принуждению. А что чешут языки, так на каждый роток не накинешь платок. Случалось и такое, что мудрый казак Зотов советовал Дундичу увезти молодую от греха подальше, в Колдаиров. Не об этом ли хочет завести речь Буденный, раз о деликатности вспомнил? И хотя Мария ни разу не пожаловалась на неуют походной круговерти, сердцем чуял, что нелегко ей. Тут же решил: «Если ничего такого не скажет про нее, а просто предложит — отвезу».
Заметив
— Какая же тут деликатность, товарищ комкор? — расслабился Дундич, у которого гора свалилась с плеч.
— А как же? — удивился Буденный. — Очень даже. Ведь женщины. Да не абы какие, а, должно, из бывших. Они при одном слове «красный» в обморок падают. А ты им должен доказать, что и мы обхождение имеем, и даже при случае по-французски можем. У тебя с ними дюже это получается, — хохотнул комкор, очевидно вспомнив фельдшерицу Лидию Остаповну.
— Спасибо за комплимент, — поднялся Дундич. — Только у меня до вас просьба тоже есть.
— Давай, браток.
— Марийке про то деликатное дело ни слова.
— Могила, — заверил Буденный.
И вот Дундич с отрядом верных товарищей едет выполнять необычное поручение комкора. Перед отрядом поставлена задача: любой ценой сохранить эшелон и перетянуть персонал на службу к красным. Как будет выполнять приказ, Дундич еще толком не знал, но ему верилось, что операция на сей раз будет бескровной. Ведь сказал же Семен Михайлович, что врачи и сестры угрожали покончить с собой, но ни одного выстрела из вагона не прозвучало.
Настроение было хорошим, и от этого все вокруг казалось нереально красивым. Березы и ели, утопающие в снегу, гигантские папахи на верхушках деревьев, звонкое цоканье копыт по наезженной дороге, резкий скрип, словно испуганный вскрик, разорванной морозом сосны — все это не пугало, не настораживало, а смешило, радовало. Точно не могли они случайно наткнуться на белогвардейский разъезд, точно не могла подстеречь их мамонтовская засада, ехали они вольно, непринужденно.
Санитарный эшелон, поблескивая краской и чистыми стеклами, стоял в тупике. Двери вагонов были открыты. Бойцы помогали санитарам поднимать носилки, подсаживали раненых, кидали вслед за ними в тамбуры вещмешки, шинели, самодельные костыли. И лишь возле первого от паровоза вагона не было никакой суеты. Только поеживаясь и пританцовывая, прохаживались часовые. От коменданта Дундич узнал, что эшелон решено направить в Воронеж, а этот вагон оставить в тунике.
— Здесь, что ли, заговорщики? — спросил Дундич, чтобы уточнить обстановку.
— Тута, — пробурчал часовой. — Чистые волчицы, а не бабы.
В вагоне, очевидно, было холодно: окна успели покрыться серебристыми резными узорами. Кое-где из этой белизны проглядывали расплывающиеся к краям глазки. Дундич постучал ножнами шашки по среднему окну. В туманном слюдяном овале появилось вялое лицо. Дундич выразительно кивнул на тамбур. С той стороны отрицательно качнули белокурой головой. Испугавшись, что женщина скроется, Дундич почти крикнул: